Столицу Дона — Черкасскую станицу — основали запорожские казаки, и нижний Дон заметно украинизирован — в языке, быту, фамилиях. Кстати, казаки не спрашивают у незнакомого человека фамилию, а просто: «Чей ты? Как прозываешься?» Под словом «фамилия» подразумевается супружница, и на этот счет рассказывали курьезный случай, будто военный министр граф Чернышев попытал дежурного, войскового старшину, как его фамилия. Казак смутился и робко ответил: «Мария Ивановна». Граф подозрительно посмотрел на старшину и приказал прислать более толкового офицера.
Съедутся на учениях луганские и донские казаки — и пошли подначивать друг друга. Донцы «приветствуют» луганцев:
— Становись, хлопцы, рядами, к кумовой хате передами!
Те, в свою очередь, дразнят донцов «Гаврыловичами», посмеиваются:
— Гаврыловичи-то наши собрались на ярмарке, купили косушку и просидели над нею ночь напролет — гуляли! Затянули «глубокую» до самого утра — и косушка цела, и наигрались допьяна!
У донцов немало украинских слов: «зараз», «дюже», «буряк», «бугай», «зажуриться» и т. д. На нижнем Дону украинского много в постройках, одежде, кулинарии. «Курень» здесь не услышишь, больше «хата», «дом». В еде много вареного теста: лапша и галушки с молоком, сметаной, каймаком, маслом, бекмесом (арбузной патокой), пчелиным медом; вареники с вишнями, сливами, творогом, затируха, борщ.
«Верховые» мало чем отличаются от воронежцев, орловцев, рязанцев, живут победнее, едят попроще. «Низовцы» с виду проворнее, горячее, сметливее. «Верховые» степеннее, медлительнее, основательнее в делах и, как отмечал один царский генерал, в бою, в походе надежнее «низовых», отличаются храбростью, стойкостью, выносливостью.
Во время войны с Россией Наполеон выпустил листовку: «Казаки трусливы, малодушны, словом, они позор рода человеческого! Криком и многочисленностью своею они могут остановить войско, непривычное к ним; впрочем, две тысячи сих ничтожных всадников не отважатся напасть на один эскадрон, решительно их ожидающий!»*
Трусливы ли казаки? Жизнь в постоянной опасности приучила их быть осторожными, оборотистыми, проворными, сметливыми, гораздыми на всякие военные хитрости. Не зря в обиходе донцов так много метких военных терминов: добыть языка, опознаться, пойти лавой, стоять наслуху, идти на побег и т. д.
В Отечественную войну 1812 года казаки не раз громили наголову эскадроны французской гвардии и брали много пленных. На счету летучего корпуса атамана Платова 18 366 убитых, а пленных 10 генералов и 1047 офицеров, добыто, кроме того, 15 знамен, 364 пушки и 1066 зарядных ящиков*.
Ну а по поводу трусливости врага Наполеон писал больше для поднятия духа своих войск, которым очень досаждали казаки.
В моих беседах с Поповым принимал участие некто Крамсков (между прочим, фамилия, широко распространенная на Дону, как и Бородины, Косоножкины, Камбуловы, Болдыревы (болдырь — помесь казака с татарином), Быкадоровы (от быкадерни — бойни), Мельниковы, Груциновы, Сбитневы).
Крамсков был высок, худощав, с удивительно быстро менявшимся выражением лица. Когда он слушал горячо споривших журналистов, словно сам участвовал в перепалке. На этом маленьком остроносом лице попеременно отражались то любопытство, то удивление, то восторг, то сожаление, то сильное желание высказаться. Но говорить или спорить Крамсков не отваживался, только слушал. Иногда, правда, он бросал витиеватые реплики вроде:
— Всех образованностей и наук превзойденность не могла тут состязаться. Я человек академических посредствий, но и то уразумел всю обстоятельность и приятность выраженных вами достоинств!
Крамсков подвизался в редакции в качестве внештатного селькора, жил на хуторе, работал почтальоном и имел большую страсть к писанию в газету, буквально заваливал редакцию своими опусами.
Сотрудники стонали и скрежетали зубами, читая его пространные корреспонденции, пестрящие «академическими посредствиями». Районная газета всегда испытывала нужду в материалах, и я не раз был свидетелем того, как Попов брал чистый лист бумаги и заново переписывал опус Крамскова. А если в редакции был сам автор, то говорил:
— Берите бумагу и ручку! — И диктовал заметку.
Прочтя её в газете, Крамсков приезжал в редакцию возбужденный, радостно пожимал всем руки.
— Что значит непревзойденная научность!
Глядя на Крамскова, я вспоминал другого корреспондента, дагестанца, от которого таким же потоком шли письма в махачкалинскую газету и неизменно начинались словами: «В высокогорном ауле Гуниб…». Есть, есть в России эта одержимая витиеватой писаниной порода людей, даже среди донских казаков.