Фары от машины освещали трапезу. Свет упирался в непролазную зелень, и она белесо отсвечивала. В пяти шагах, под обрывом, неслышно катил свои воды Дон. На том берегу горели два костра, в их свете появлялись и исчезали люди. Костры, казалось, горели в черной бездне. Меня поразило то, что на свет не летели комары. Ростовские ученые как будто нашли способ уничтожения этих насекомых в личинках, которые, как известно, развиваются в воде. На погибель комарам в реку сыпали порошок. Бог знает, насколько это достоверно, но тот вечер ничем не был омрачен.
Больше поразило другое: необычная тишина на Дону. А двенадцать лет назад, помнится, по всей реке то там, то сям до глубокой ночи плескались, выворачивались упитанные горбыли, будоражили воду судаки и сомы. Среди бела дня один мой знакомый на жилку подцепил сомища — втащить в лодку не смог. Каюк вместе с рыбаком «прибуксировал» до станицы Еланской, километров за двадцать от Вешенской вниз по течению. Добыча заняла всю пароконную повозку. Да, была рыба в Дону, но теперь заметно поубавилась, лишь иногда что-то всплеснет у берега, похоже, лягушка. Зеленых, породистых квакв расплодилось тьма: идешь по глиняной кромке берега, а они одна за другой прыг-прыг в воду, нырнут метра на три-четыре, выплывут, выкатят глаза, растопырят лапы, похожие на человечьи, и покачиваются недвижимые на волнах.
Прошлой зимой какой-то воронежский завод выпустил под лед химические отходы, и эта гадость распространилась на добрую сотню километров, до станицы Казанской. Рыба прямо-таки выпрыгивала из прорубей, как рассказывали казаки, и Шолохов на партийном съезде свое выступление посвятил не литературе (за что его кое-кто упрекал), а рыбному хозяйству.
Из Павловска мы плыли «толкачом», который буксировал в Базки две баржи с лесом и солью. Было начало сентября. Ночи становились прохладными. В Дону уже не купались, хотя днем припекало; в одних трусах мы забирались в затишек между бревен, на солнышко, и писали.
Мимо проплывали зеленые берега. Ветлы, будто распущенные девичьи косы, мочили свои ветви в матово-голубой от неба и облаков воде. Пойменный лес чередовался лугами, на них пестрели гурты скота. А вон на причале паром. На нем телега с сеном. За бортом, на цепи, долбленый старый дубок. Донские виды…
На берег, затененный лесом, выскочил красавец лось с разветвленными огромными рогами. За ним, в окружении двух телят, степенно выступила лосиха. Семья напилась речной воды, с любопытством проводила караван и удалилась в чащу. До чего же прекрасное зрелище!
Далее вниз по Дону лежала станица Казанская, первое казачье поселение и районный центр. Она раскинулась по левому пологому берегу, голому, безлесному, непривлекательному. Местность вокруг Вешенской намного живописнее.
В книжном магазине бросилась в глаза редкая литература, которую в Москве не сыщешь днем с огнем. На полках, к удивлению нашему, пылилось уцененное полное собрание сочинений Гейне, по 60 копеек за том. Был здесь и Шолохов в семи синих томах. Левашов спросил продавщицу: в чем дело, почему казаки не читают классику?
— Дюдюктивами больше антересуются, — ответила продавщица, рассмешив писателей.
Потом уже, в Вешках, мы узнали, что и Шолохов любитель «дюдюктивов». Есть ли тут противоречие, Бог знает. Острыми конфликтами, неожиданными развязками отличаются и его произведения.
И вот последняя ночь на реке перед Вешенской. «Толкач» пристал к обрывистому берегу, конец принял бакенщик и обмотал вокруг старой вербы. Берег был глинистый, перевитый корнями. «Толкач» окутала темень. Безветренно, тепло. Вплотную к реке подступал кряжистый молчаливый лес, таивший в себе что-то давнее и мудрое, как седой старец.
Лениво залаяла собака, лай перешел в короткое повизгивание и зевоту. Хутор засыпал. Не верилось, что на свете есть шумные перенаселенные города, блеск витрин и реклам, гул и грохот автомашин, бесконечное мелькание лиц. Здесь жизнь текла покойно, степенно.
Рано утром белой россыпью хат по отлогой стороне берега открылась Вешенская. Через час мы уже устраивались в гостинице. За двенадцать лет станица сильно изменилась: каменная набережная, асфальтированные улицы (хотя тут песок и никогда не бывает грязи), новые дома, новые магазины, новый Дворец культуры, новый кинотеатр с неоновыми огнями. А до Миллерово, железнодорожной станции, давно проложено асфальтированное шоссе. От прошлого мало что осталось. С плетнями и куренями покончено навсегда.
Шолохов был дома и согласился встретиться с москвичами. Но прежде они съездили в станицу Каргинскую, посетили деревянную, крытую цинком старую школу, где учился писатель и где теперь было общежитие для детей с дальних хуторов. Неподалеку высилось двухэтажное кирпичное здание городского типа — новая школа-интернат. Она была построена на шолоховскую Ленинскую премию. Писатель ссудил деньги и на шоссейную дорогу, проложенную сюда из станицы Вешенской.