Видя, что Лукин записывает все, Шолохов подчеркивает:
— В названии романа слово «родина» — не с прописной…
И некоторое время молчит, как бы желая увериться, понята ли его мысль. Каждый, мол, воевал и умирал за свою родину — родная хата, родные сад, тихая речка, любимая женщина, дети… Из этих, казалось бы, малых величин, понятий и складывается великое и однозначное — Родина. В интервью, которое будет напечатано «Правдой» завтра, так и стоит: «Они сражались за родину». Удивительно, что все издатели-переиздатели проигнорировали это уточнение, эту волю писателя, оказавшись как бы «святее самого папы римского», придавая названию лозунговое звучание, что всегда претило такому большому, чуткому к слову художнику, каким был Шолохов.
Сейчас, вспоминая день, когда пришло известие о присуждении Нобелевской премии, Михаил Александрович говорит, что был он для него удачным во всех отношениях. В ранние утренние часы хорошо работалось над романом, над главой, в которой рассказывается о приезде генерала Стрельцова к брату Николаю на Дон (впоследствии она появилась в «Правде»). Глава эта, по словам Михаила Александровича, «чертовски трудно давалась». После полудня узнал о присуждении премии, а вечером очень удачно поохотился.
Несколько отвлекаясь от темы беседы, Юрий Борисович задает вопрос, который, чувствую, его давно волнует как критика, литературоведа, просто как человека, бесконечно влюбленного в шолоховскую прозу.
— Михаил Александрович, — Лукин поправляет очки и кладет ладонь на открытую страницу блокнота, — вот некоторые критики, в частности ленинградец Бритиков, да и некоторые писатели (потом Юрий Борисович назвал мне фамилию одного весьма известного писателя. — Н. К.) всю вину в трагедии Григория Мелехова возлагают на тогдашние события, на неправильные действия местных властей. И получается, что сам Григорий в собственной трагедии не виноват. По-моему, это ошибочно.
— Конечно, так прямолинейно толковать нельзя! Все было гораздо сложнее. Личная вина Григория есть в этой трагедии, и даже большая доля вины лежит на нем самом. Хотя, конечно, левачество Мишки (Кошевого. — Н. К.) способствовало тому…
— Вот это мне и хотелось уточнить, — с удовлетворением говорит Лукин. — Если вы не против, продолжим наше интервью для «Правды». Как отразился сам факт присуждения Нобелевской премии на укладе вашей жизни, жизни ваших близких?
Михаил Александрович вынимает костяной мундштук с сигаретой изо рта, хитровато косится на Марию Петровну: она, не обращая на нас внимания, стремительно раскатывает на столе тесто, делая тончайшую лепешку, подсушивает ее, сворачивает в несколько раз и начинает ловко, быстро крошить ножом лапшу.
— Уклад — прежний, по-моему! — улыбается писатель. — Вот Мария Петровна собирается угостить нас в обед домашней лапшой с птичьими потрохами… А если серьезно: ты ведь знаешь давно, что меня трудно выбить из седла. Работаю, отдыхаю, пью великолепный казахский кумыс, изредка, когда промерзну на охоте, разрешаю себе стопку казахской арака… Здесь, в этой безлюдной с виду степи, как и всюду на моей Родине, кипит жизнь: допахиваются последние гектары зяби, идущие сверх плана, животноводы готовятся к зимовке скота. Зимовка будет трудной, не стесняйтесь об этом писать. И не только из-за засушливого лета, из-за кормовой базы. Представьте, легко ли одному чабану ухаживать в непогоду за отарой в семьсот овец! Здесь у нас, в стране, еще не все продумано, не все решено…
Вон когда еще говорилось Шолоховым о неблагополучии в сельском хозяйстве, вон еще когда болела его душа, если видел бесхозяйственность, равнодушие, показуху, лозунговые рапорты! Впрочем, резким, бескомпромиссным в оценке безобразий, чиновничьего головотяпства он был и в тридцатые, и в сороковые, и в пятидесятые, и в семидесятые годы… Настоящий художник никогда не бывает конъюнктурщиком в делах общественных, государственных, примеров тому из мировой литературы — масса.
За стенами палатки слышится шум подъехавшей легковой автомашины. Выглядываем в оконца. Из светло-серой «Волги» выходят люди. В одном из них узнаю местного журналиста Юрия Губанова, а в другом… Да это же Павел Кузнецов, поэт, лучший переводчик Джамбула! Я слышал, что он на днях приехал по командировке «Правды» писать очерк о нашей Урало-Кушумской оросительной системе, и этот очерк потом появился в газете. Бедная Урало-Кушумская, сколько и кто только не писал о ней, а по-настоящему система не давала отдачи и после пятидесяти лет своего существования! Бездумно, волюнтаристски вкладывались народные миллионы рублей, журналисты били тревогу, а воз… Страшно представить, что произошло с Урало-Кушумской ныне, на пороге XXI века, когда туда вернулись едва ли не первобытные времена…