— А черноморский не такой — крупный и серый, — пустился я рассуждать ни с того ни с сего, словно о любопытной достопримечательности родного края.
— Я на море никогда не была, — сказала Марьянка заинтересованно.
— Приезжай в Новороссийск, посмотришь. Там наш дом. Видишь, я совсем не москалёнок.
— Всё равно москалёнок, — возразила она, смеясь.
— Почему же?
— Не наших краёв человек. Залётная птица.
Это прозвучало то ли как пренебрежение, то ли как предупреждение: не зарывайся, а не то получишь от ворот поворот. Я сделал вид, что плохо понял шутку с перчиком, встал, отряхнул с рук песок.
— Давай купаться. В Базках пропотел на велосипеде. Учился ездить.
В соседней станице, в трёх километрах, работал брат отчима, тоже в «Центроспирте». У него и был велосипед.
— Ну и как? Научился?
— Все столбы и кусты перецеловал.
— То-то я гляжу: лицо поцарапано.
— А, ерунда. До свадьбы заживёт. Давай купаться.
— Купайся. Я не стану.
— Отчего же? Давай и ты.
— Днем купались.
— То был день, а сейчас вечер.
Я потянул Марьянку за руку, но она упёрлась босыми ногами в песок, утонув по щиколотку, и вырвала руку. Что за упрямство? Я подумал, что, применив силу, могу обидеть девушку, которая была старше меня, пожалуй, года на два. Я больше не настаивал, сбросил с себя одежду и, в красных плавках, пошитых мамой уже здесь, в Вешенской, с разбега бухнулся в тёплую, нагретую за день воду. Отплыл подальше от берега, где течение заметно усилилось и на глубине холодило ноги, замахал рукой, зовя Марьянку. Она лишь посмеивалась и не двигалась с места. Я нырял, кувыркался по-дельфиньи, шлёпал ногой по воде, как сом хвостом, плавал разными стилями, показывая казачке, на что способен черноморский москалёнок. И та с любопытством следила за неимоверными выкрутасами, а когда я вышел на берег, стыдливо отвела глаза, но тайком проследила, как я с одеждой укрылся в кустах краснотала.
Отношения с Марьянкой складывались совсем не так, как с другими девушками, проще. «Возьми под руку или обними, она не воспротивится», — подумал я.
В сумерках вернулись в станицу. Из-за пойменного леса поднялась луна и посеребрила казачьи курени, зелёные купола собора и шолоховский дом с мансардой. В ней засветилось окно. Марьянка жила на окраине, в узком проулке. Крытый камышом курень (вообще-то столь «экзотически» вешенцы свои жилища не называли, а просто: «хата», «дом») стоял в глубине двора, огороженного плетнями, — обычное здешнее строение.
— До завтра! — сказала Марьянка, открывая калитку и торопясь.
— Куда же ты? Совсем? — запротестовал я, недовольный холодным расставанием. «Наверное, не хочет, чтобы родители увидели её с москалёнком». Пока мы были вместе, я остерегался обнять девушку, а теперь подумал, что может быть, она как раз ждала этого и обиделась, как и тогда в лодке.
— Завтра уезжаю, — сказал я, пытаясь хоть чем-нибудь задержать девушку. — Да, уезжаю, но ненадолго. В Москву, в гости к дяде. С мамой, — добавил я и пожалел, что упомянул маму, заметив усмешку на губах Марьянки. Она оставила калитку, снисходительно протянула руку.
— Вернёшься, расскажешь, как и что в Москве. Буду ждать. — И неожиданно прильнула, поцеловала в губы. Я второпях неловко обнял девушку. Подол сарафана задрался. Под ним ничего не было, только голое тело. Я непроизвольно, вовсе не желая обидеть, дурашливо прыснул. Девушка ахнула, одёрнула подол, потом смущённо хихикнула и не грубо, но с силой обеими руками упёрлась в грудь. Удержать её в объятиях не удалось. Оторвалась, побежала к крыльцу, даже калитку за собой не прикрыла.
— Подожди! — отчаянно крикнул я вслед. Марьянка оглянулась и приставила палец к губам: тише, разбудишь домочадцев.
В станице ложились с петухами. Ни одно окно не светилось. Я постоял у калитки в надежде, что девушка всё-таки выйдет (ещё горел на губах поцелуй, ещё не прошло ощущение близости женского тела, впервые так нежно прильнувшего ко мне), и не дождался.
15 лет спустя
По дороге мне случилась в попутчицы молодая казачка. В Вешках у нее жили родные, верно, оттого была она в хорошем расположении духа, охотно отвечала на расспросы и весело отзывалась на шутку.
Я тоже был взволнован воспоминаниями о днях, проведенных здесь в отрочестве, и новой встречей с шолоховскими местами. Бывает, что люди, знакомясь в дороге, так сближаются, столько узнают друг о друге, такое обнаруживают родство душ, словно знакомы уже не один год. То же у меня получилось с соседкой в автобусе.