— Что мне делать, Станислав?! — с надрывом спросил меня мой ровесник, прораб-пенсионер, небритый беззубый старик с провалившимся ртом. — Я один знаю правду. Я для внучки всю жизнь свою описал: как рос, как учился, как в армии служил, как для родины газовые трубы по полям и болотам прокладывал… Но она вдруг спросит: «Дедушка, а кем был твой отец?». Да и дочь моя тоже о нём ничего не знает. Что мне им сказать? Правду писать стыдно — к немцам пошёл служить, решил, что они нас завоюют… А неправду писать — не хочу… Но ты о нашем разговоре никому ни слова!
Мы задумались, выпили молча по одной и по другой. И тогда я сказал:
— Напиши, что во время войны, когда посёлок освобождали наши, он вышел из дому и не вернулся. И всё… Пропал!
Мой друг закурил, выпил третью рюмку и благодарно обнял меня.
— Спасибо, друг! А ведь так оно и было. Вышел и не вернулся.
Сотрудничество с оккупантами считалось в наших семьях позором. Подобного рода факты люди скрывали не только потому, что это было опасно, но потому что — стыдно…
Борис Фёдорович Глазунов в 1945 году был выдан союзниками нашему СМЕРШу, получил всего лишь десять лет (по горячим следам расстреливали на месте!), в лагерях работал по специальности на инженерно-технических работах и вопреки всем ужасам ГУЛАГа, о которых пишет его племянник, отсидел свой срок весьма вольготно. Получал с воли от родных книги, «заказывал папиросы, чай, печенье, консервы и т. п. обязательно определённых сортов и в определённой упаковке» («Россия распятая», стр. 427), занимался математикой — решал теорему Ферма, изучал астрономию, увлёкся физикой — развенчивал теорию относительности, посылал свои работы в Академию наук и даже на имя Сталина, после чего «к нему в лагерь приезжали специалисты с воли».
Вышел на свободу после смерти Сталина.
А тщеславный племянник дяди-коллаборациониста посвятил ему в книге воспоминаний целую главу, где, по словам поэта, «не отличая славы от позора», попытался изобразить дядю борцом с тиранией и чуть ли не героем. Совершить такой подлог в стране, которая до конца света будет считать Девятое Мая самым великим днём своей истории, по-моему, дело не только постыдное, но и безнадёжное.
Мою родную Калугу немцы захватили в первых числах октября 1941 года. Думали, что навечно. А потому через месяц начали при помощи наших коллаборационистов издавать еженедельную городскую газету «Новый путь». Девизом газеты в левом верхнем углу были слова: «Против большевизма за свободу и хлеб». В противоположном углу стояло многозначительное клише: «1-й год издания». Но, увы, этот «1-й год издания» закончился через двадцать дней. Строители тысячелетнего рейха успели издать лишь 4 номера, а 30 декабря наши войска вышвырнули их из города.
Я внимательно изучил ксерокопии этих номеров, подаренных мне калужскими архивистами. Газетёнка убого-пропагандистская. Геббельсовская. На первой полосе победоносные реляции фашистского Верховного командования. Даже в номере от 6 декабря, когда наши опрокинули немцев и погнали на запад, газетка всё ещё пишет: «В окрестностях Москвы германские войска продолжают дальнейшее наступление». Ну конечно, здесь же рассказы о том, как великая и гуманная немецкая армия освобождает русский народ от «жидов и большевиков», прославление великого фюрера, поношение изверга и палача Сталина, душераздирающие исповеди сдавшихся в плен советских солдат и офицеров о том, как ужасно они жили в колхозах, как голодали во время учёбы в военных училищах… Заодно газета предупреждает крестьян, что землю ещё делить рано, что пока нужно весеннюю страду продолжать по-колхозному, засевать не частные наделы, а общественные поля.
Я вспомнил этот непотребный листок, когда прочитал «книгу-исповедь» Ильи Глазунова. Наш «профессиональный историк» с пафосом сообщает, что за два первых месяца войны в немецкий плен попали 5 миллионов наших солдат и офицеров.
Но даже сам фюрер, хвастая победами на Восточном фронте, был скромнее. В своей речи от 11 декабря 1941 года, произнесённой в рейхстаге и напечатанной в калужской газетке, он с восторгом заявил, что за пять с лишним месяцев войны «к 1 декабря было взято 3 806 865 пленных».
Это тоже большая ложь, но все же не глазуновского масштаба. Что же касается Сталина, то проклятья на страницах оккупационной прессы («изверг», «главарь кремлёвской банды», «Сталинские лесные банды») и в глазуновской «исповеди» написаны как бы одной и той же рукой. Да и по части всяческих сплетен, исторических анекдотов и вымыслов оба издания стоят друг друга.
Аналогичная картина возникает, когда и у Глазунова и у Бунескула (главный редактор «Нового пути», предложивший, как и дядя Глазунова, немцам своё сотрудничество и расстрелянный СМЕРШем) речь заходит о сталинском ГУЛАГе. Глазунов, ссылаясь на Солженицына, считает, что в советских лагерях до войны отсидело более 60 миллионов человек. Более объективная фашистская газета ограничивается 30-ю миллионами.