Руководил бригадой, как правило, умный, хитрый и очень крепкий физически паренёк. Он рассчитывал операцию посекундно. Так что случай задержания собакой участника нападения из нашей бригады, к счастью, был единственным. Другим бригадам везло меньше, был даже случай, когда овчарка загрызла ребёнка насмерть.
Вот в эту-то бригаду и вошли Галя с Инной: Инна, как правило, в дозоре, Галя — в нападавших на состав. Мама об этом узнала нескоро и случайно: дети грабили открытые площадки с семечками. На этот раз охранник, озверев сам, собаку не спустил, а она повела его по следу. Галя не успела юркнуть в развалины по пути и влетела в дом. Мама в мгновение оценила обстановку: бросив мешочек с семечками под подушку, она велела Гале лечь в постель и закрыть глаза. Через пару минут вбежал немец с собакой. Трясущаяся мама объяснила взбешённому немцу: «мадхен кранк, тиф» (девочка больна, тиф)! Вид у Гали тянул на все 40°: красная, в поту, в полузабытьи от страха. Надо сказать, немцы тифа боялись панически: перевернув в доме всё вверх дном в поисках семечек (даже не поленился спуститься в погреб), немец и не притронулся к постели!
После ухода охранника у мамы была истерика, Гале пришлось рассказать об истинном происхождении продуктов питания. До этого появление продуктов Инна с Галей объясняли маме небрежностью немцев при упаковке состава, якобы они подбирают только выпавшее или рассыпавшееся.
Мама категорически запретила эту деятельность. Но никакие запреты мамы уже не действовали, ребята продолжали обворовывать составы, рискуя жизнью, и не только своей: в случае «провала» расстреливалась, в назидание, вся семья. Остановить детей было невозможно, думаю, они руководствовались уже не только чувством голода, но и ненавистью к оккупантам, наслаждаясь чувством мести.
Вершиной этой опасной до жути деятельности был разгром нескольких фешенебельных мягких вагонов: ребята срезали эрзац-кожу на диванах и шёлковые шторы на окнах. Принеся домой эту добычу, Инна и Галя были очень горды собой: их не поймали! А мама, закопав всё это добро и одежду с детей, присыпав путь от улицы к дому и «захоронение» табаком (к тому времени мама уже курила), побежала по домам остальных участников «подвига», предупредить.
И не напрасно: такой шум со стороны немцев был впервые! Вся наша улица была обыскана, ищейки-собаки обнюхали всех детей. Но ничего найдено не было, списали диверсию на партизан. После пережитого страха ребята свою деятельность прекратили. Это была осень 1943 года. Наступали «красные».
Всё чаще отдалённо слышалась канонада. Советская авиация усиленно бомбила железную дорогу. Ночевали мы в подвалах или «щелях» (вырытых в огородах траншеях, покрытых железом или деревом и присыпанных землёй).
Похоже, немцы отступали. Отступали с ними и верные холуи: целые составы полицаев грабили и насиловали нашу многострадальную улицу Петровского.
Утром наступила звенящая тишина, а где-то к полудню в город вступила Красная Армия! Ликование охватило всех: мирные жители обнимали солдат, а солдаты угощали детей кусочками сахара и чудесными чёрными сухарями! Чёрный сухарь для меня и теперь лакомство!..
Многое ещё пришлось пережить нашей семье. Коростень переходил из рук в руки. Вернулись немцы и угнали нас далеко на запад, под Новоград-Волынский. Там, в деревне Чижовке, мы встретили окончательное освобождение. Случилось это под самый Новый, 1944 год. Помню, ещё вечером у нас в избе сидел вдрызг пьяный немецкий офицер и орал на смеси русского и немецкого языков: «Гитлер шайзе! Гитлер дерьмо! Капут! Капут!». А утром 1 января в деревню ворвались наши танки, но немцев уже и след простыл. На следующий день мы потекли в обратный путь, в наш родной многострадальный Коростень. Мы не шли пешком — везде нас подвозили на полуторках и телегах наши военные. Солдаты подкармливали нас хлебом, брикетами концентратов и даже тушёнкой. Запомнилось: все наши солдаты были ладные, весёлые, подтянутые, в шинелях с погонами. Погоны мы видели на плечах наших военных впервые. По дорогам тянулись колонны понурых пленных немцев, а по обочинам валялись трупы власовцев. Предателей в плен не брали.