Будем же мы и ныне достойны этого пути.
КРИТИКА
Олег Михайлов
«ИЗ ВЫВОДОВ XX ВЕКА»
Так ёмко и ответственно назвал свою книгу Пётр Палиевский.
В предисловии он ограничил её проблематику лишь областью литературы. Автор говорит об опасностях и угрозах, какие несли (и несут) подлинному словесному искусству противостоящие силы — от вышедшего из мрака и чуть не полностью оправданного «литературного сальеризма» и до «наркотических приёмов», которыми обозначены «все виды прямого воздействия на наши ощущения вместо открытия ими реальности».
Впрочем, литература подлинная, её творцы, утверждает П. Палиевский, «защищали жизнь, уводили её из сетей обмана и наделяли трезвым пониманием, не разрушая надежд. Пусть отрывочно и не прямо, через пропасти и провалы, в них видна дорога, которая выводит нас из XX века в предстоящие времена».
Надо сказать, что в этом прологе автор явно сужает проблематику своих работ. Да, конечно, литература, изящная словесность, но и искусство отошедшего столетия в целом, и философия живой жизни — её полноправные герои, что подтверждается персонально: В. В. Розанов, П. А. Флоренский, А. Ф. Лосев, евразийцы, а также «антигерои», творцы модернизма и постмодернизма (к примеру, выдающийся кинорежиссер Ингмар Бергман, знаменитый художник Пабло Пикассо, «раскрученный» композитор Арнольд Шёнберг).
В отличие от большинства пишущих, П. Палиевский излагает содержание не словами, а сгустками слов — мыслями. По разным поводам к его формулам обращались критики, поэты, прозаики. Вспоминаю, как, например, Лев Аннинский, растворяя — уже в словах, — обращался к образу фантомов (одноимённая статья Палиевского). Да и я сам не раз — в докладе о Тургеневе в Колонном зале, в юбилейном 1988 году, или в первой в Советском Союзе статье о Набокове, опубликованной в журнале «Москва», — пользовался идеями Палиевского как стартовым отсчётом.
А притча Палиевского о маяке, который угасал на ночь? Когда там остался сторож, оказалось, что каждую ночь из моря выползали змеи, прислонялись к стеклу фонаря, чтобы согреться, отчего гибли корабли… Она стала стержнем и философического стихотворения Юрия Кузнецова, и основой одного из рассказов Василия Белова. Однако у этой притчи есть и подтекст. Одна из версий: маяк — Достоевский. Объясняется почти болезненное влечение к нему многочисленных исследователей, которых неприятно удивляли его взгляды и которые их выхолащивали, затмевая его миросозерцание. В этой связи хочу вспомнить характеристику, которую дал Достоевскому Василий Витальевич Шульгин в письме ко мне более чем сорокалетней давности: «А ещё я люблю Достоевского. Это был очень русский человек. Правда, была в нем и польская кровь. Так поляков он ненавидел совершенно по-польски, а также некоторых других иностранцев…».
И в печатных работах Палиевского, и в высказываниях, с их неожиданными поворотами, проявляется то качество, которое немцы именуют das Ydeenzeich — царство идей, а также острота реакции в словесной дуэли.
Как-то, лет тридцать тому назад, у меня собралась дружеская компания: светлая душа отец Дмитрий Дудко (ныне, увы, покойный), замечательный критик Михаил Петрович Лобанов и Петр Васильевич. Пока мы с Палиевским обсуждали какие-то личные дела, наши визави вовсю бранили коммунистов за их гонения на церковь. И, не отвлекаясь от разговора со мной, Пётр Васильевич бросил цепкую реплику: «Да если бы не гонения коммунистов, церковь давно погрязла бы во грехе!..» Ныне гонений нет и в помине. А в пору ельцинского произвола церкви было позволено беспошлинно ввозить табачные и алкогольные изделия. Провидческая реплика!..
Однако вернёмся к итогам двадцатого века.
И здесь так называемый прогресс, как пишет Палиевский, ничего не прибавил (а скорее крепко убавил) в сфере нравственности, внутреннего духовного богатства и, конечно, отдалил человека от той живой природы, частью которой он является.
Наука?
«Когда в ХVIII веке Гельвеций объявлял человека машиной, то до этого мало кому было дела. Крестьяне тянули свою подёнщину, дворяне охотились, амурничали и писали стихи, монахи тучнели, и только горстка энтузиастов, расхаживая по кабинету, пересказывала друг другу последние доводы разума. Теперь с теориями шутить нельзя. В наши дни как у учёных аукнется, так сейчас же на человеке и откликнется. Поэтому, как никогда раньше, важно сознавать, что наука не последнее слово, а инструмент; не поддаваться научности, готовой передоверить „точным правилам“ всё на свете».