Молодые казаки и казачки со станции Михайловка Волгоградской области, с которыми я разговорился, были приятно удивлены, что я знаю об их родине, и, похоже, впервые услышали, какое значение Михайловка сыграла в жизни писателя (через нее он бежал от ростовского УНКВД в Москву осенью 1938 года). Собственно, для этого и нужны подобные праздники, чтобы люди сильнее ощущали свою причастность к родной истории и культуре. А мы, писатели, должны больше встречаться с такими, как высоченный, играющий мышцами казак из Таганрога, один из немногих псковских десантников выживший в страшном, героическом бою в Аргунском ущелье. Он уверенно сказал нам с Евгением Шишкиным: «Давили и будем давить врагов России, как это делали Лопахин и Андрей Соколов». На нем не было никакой казачьей формы, он приехал в Вешенскую по собственной инициативе, как и большинство гостей. Доводилось слышать и другие слова: явно не воевавшие важные дяди в погонах войсковых старшин (полковников) картинно обижались на обращение «мужики», наставительно говорили, что они «казаки», «совсем другой народ», а на вопрос, отчего же тогда у них наш язык и вера, отвечали, что это у нас такой язык, как у них, а крестились они на 122 года раньше Киевской Руси, в Белой Веже (видимо, их «крестили» хазары, хозяева этого города). Сообщая это, усатый казачий чин, словно Семен Давыдов, неизменно прибавлял: «Факт». Выяснилось, что почерпнул сии «факты» у красноярского писателя Александра Бушкова. Бедный войсковой старшина! Он, вероятно, мнит себя будущим атаманом «Всевеликого Войска Донского», а на самом деле он — типичный дед Щукарь! И это лишнее доказательство неистребимости шолоховских типов на Дону. К слову сказать, сам Шолохов, прославивший своими книгами Дон на весь мир, никаким удельным чванством не страдал, его Андрей Соколов «мужик», а не казак, и немало героев «Они сражались за Родину», воюющих не хуже казаков, — тоже «мужики».
«Шолоховскую весну» открыл 27 мая Детский литературно-фольклорный праздник. Это было сделано абсолютно правильно, потому что дети наглядно продемонстрировали преемственность казачьих поколений. В отличие от некоторых взрослых, они вовсе не были «ряжеными», так как в Вешенской, например, специализированная казачья школа существует давно. Как они плясали и пели! Жив, жив еще настоящий казачий дух на Дону, когда люди с малолетства знают свои песни и танцы, а не просто наряжаются и важно размышляют о своей «особости»! В этом смысле слова внука Шолохова, директора Вешенского государственного музея-заповедника Михаила Александровича Шолохова, что донские дети — гордость и надежда России, прозвучали вовсе не как фраза «по случаю». Дело в том, что детские и юношеские коллективы выступали не только на больших сценах, а прямо на улицах, в десятках мест, не боясь станичной пыли, как и положено на народном, а не театрализованном празднике. Как не хватает этого народного духа русским из Центральной России! Тут надо отдать должное казакам, и не только донским, но и кубанским, терским, уральским, чьи хоры и ансамбли приехали сюда… Кстати говоря, и эти коллективы, и те, что выступали вечером 27 мая на торжественном вечере в вешенском Доме культуры, и на открытии «взрослого» праздника 28 мая на Майдане, и на Фестивале казачьих куреней, трудились на радость людям совершенно бескорыстно, лишь за «жилье и еду», как нам сказали, хотя денег на юбилейные мероприятия, согласно Указу президента Путина от 11 января 2002 года, было выделено, вероятно, немало.
А ведь кроме парадного фасада праздника был еще другой, который трудно выставлять на всеобщее обозрение, но он не менее, а может и более, важен. Среди детей, выступавших на Майдане, были воспитанники семейного детского дома на хуторе Громки (в том числе чеченские сироты). Но не смогли приехать дети-инвалиды, живущие в том же доме. И тогда мы, писатели, по приглашению Виктора Лихоносова и кубанской колонии в Громках поехали к ним, хотя программа не предусматривала такого мероприятия. Приюты — не самое веселое место на земле, но этот был особенный — не приют даже, а община, где сильные помогают выживать слабым (и эти сильные, как и в большинстве подобных случаев, вовсе не богачи). Поэтому семейный дух, царящий на дружеской трапезе под огромными южными звездами, с дымящимися поленьями, накрытыми лопухами, по углам стола (местный рецепт от комаров и мошек), не исключал шутки и смеха. К нашему приезду сварили «тройную уху» по-шолоховски, зарезали на шашлык барана. Один громковский казак сказал с интонацией Пантелея Прокофьевича Мелехова: «Было два барана, но первый оказался невзрачный, мы забраковали его, прогнали попастись». То-то он, бедняга, наверное, переживал! Другой казак произнес оригинальный тост: «Между этими мужчинами встречаются красивые женщины!» Он не преувеличивал: дородные, статные, они внешне очень напоминали знаменитых шолоховских героинь. И не только внешне: одна казачка, уже в возрасте, сказала другой, помоложе: «Надо позвать гостей сплясать с нами». А та с достоинством ответила: «Нет уж, пусть они сами нас приглашают, мы должны гордость иметь». Такое гостеприимство, без заискивания, куда предпочтительней сюсюканья с гостями! Увы, среди нас умели плясать русского только Крупин и Куняев… Потом танцевали чеченские девочки. Мудрено было им, потерявшим в страшном пожаре войны отцов и матерей, не испытывать к нам неприязни! Но я не видел в их глазах ничего подобного — а детские глаза не умеют обманывать. Стало быть, громковские казаки сумели растопить в душах сирот лед страха и отчуждения. Эти чеченские дети были нашими детьми, о чем я и сказал с полной искренностью. Другие дети, инвалиды, сидели вокруг плясового круга, смотрели, слушали, озаряемые огнем костра… Но были и такие, которые не смогли сидеть, смотреть или слушать. Один из нас зашел зачем-то в дом — он был полон лежачими калеками…