Отмечу, что при всей оригинальности леонтьевской идеи «охранительного социализма» в XX в. возникает целый ряд концепций, в которых идея социализма соединялась с консервативными принципами. Примерами могут служить идеи «прусского социализма» (О. Шпенглер), концепция «немецкого социализма» (А. Меллер ван ден Брук), течение «национал-большевизма» в Германии (Э. Никиш и др.) и в русском зарубежье (Н. В. Устрялов, Ю. В. Ключников и др.), доктрина социальной монархии («младороссы», И. Ильин, И. Л. Солоневич) и др.
Другой оригинальной идеей был проект создания тайной организации, которая должна была быть направлена на борьбу с бюрократией во имя самодержавия. В воспоминаниях Тихомиров увлеченно рассуждал о том, как могла бы действовать эта так и не созданная организация. Это общество, считал он, должно быть тайным, то есть нелегальным. Правда, это создает «постоянный риск правительственного преследования». Для того чтобы не попасть под удар своих же правительственных сил, общество не должно иметь никаких признаков организации. У него не должно быть печати, списков членов и протоколов заседаний. Идею создания именно тайного общества одобрял и Леонтьев. Развивая эту тему, Тихомиров предположил, что если бы дошло «до серьезного обсуждения этого плана», он бы высказал идею принять два устава — один явный и безобидный, удобный для властей, а второй настоящий для внутреннего пользования. Подобные игры взрослых людей «в заговорщиков» проистекали в значительной степени из осознания собственного бессилия изменить что-либо «сверху». Это признавал и сам Тихомиров, считавший, что в общество могли входить только знакомые между собой единомышленники. Политическая ортодоксальность верхов и утрата способности адекватно реагировать на происходившие в России изменения породили у большинства правящей верхушки веру в несокрушимость самодержавия, а мыслители, подобные Леонтьеву и Тихомирову, выступали в качестве «беспокоящего фактора». Их просто не хотели слушать.
Свой обет стать монахом Леонтьев смог осуществить только незадолго до своей смерти, приняв 18 (по другим данным — 23) августа 1891 года тайный постриг под именем Климента, в честь своего покойного наставника о. Климента Зедергольма. По благословению о. Амвросия, бывшего почти при смерти, Леонтьев отправился для монашеского служения в Троице-Сергиеву лавру. Прощаясь с ним, о. Амвросий произнес: «Скоро увидимся, скоро увидимся». 30 августа 1891 г. Леонтьев приезжает в Троице-Сергиеву лавру. Задумав провести зиму в лаврской гостинице, он решил обустроить свой номер и попросил купить в Москве марли голубого цвета для занавесок. Как утонченный эстет, он хотел видеть свое жилище уютным. Посланный им человек выполнил просьбу, но купить нужную марлю смог только… в лавке гробовщика. В начале ноября Леонтьев заболел. В натопленной комнате ему стало жарко, и он, отворив форточку и сняв теплый кафтан, сел работать за письменный стол возле окна. Результат — воспаление легких. 9 ноября Леонтьев вызвал своего духовника, иеромонаха Варнаву, потом дважды исповедался и причащался. 11 ноября он, по воспоминаниям воспитанницы Вари, бредил, повторяя: «Еще поборемся», и после: «Нет, надо покориться!», и опять «Еще поборемся!». 12 ноября утром к нему зашел Ф. П. Чуфрин, обращенный атеист. Кроме него в комнате были Варя и прислуга. Потом прибыли о. Веригин, о. Трифон, А. А. Александров с женой. По воспоминанию о. Трифона, Леонтьева соборовали «за час до смерти, когда он уже находился в бессознательном положении», и в 10 утра он скончался «под чтение отходного канона».
Похороны пришлось устраивать с помощью друзей, так как Леонтьев оставил всего 50 рублей. Великий мыслитель был похоронен на кладбище Гефсиманского скита Троице-Сергиевой лавры у церкви Черниговской Божией Матери. При погребении поминали не монаха Климента, а болярина Константина. Погребальную литургию и чин отпевания совершили о. Антоний, иеромонахи Трифон, Григорий и другие. Желая быть до конца искренним, о. Антоний, критически относившийся к некоторым идеям Леонтьева, отказался говорить надгробное слово, которое сказал о. Веригин.
22 февраля 1917 года в «Новом времени» была опубликована статья В. В. Розанова «О Конст<антине> Леонтьеве». В ней отмечалось, что Леонтьев, любивший жизнь до самозабвения, но рожденный не в свой век, не был понят современниками. Его время еще впереди: «Торопиться не надо, время его придет. И вот, когда оно „придет“, Леонтьев в сфере мышления, наверное, будет поставлен впереди своего века и будет „заглавною головою“ всего у нас XIX столетия… В нем есть именно мировой оттенок, а не только русский». Характерно, что и оказавшиеся в вынужденной эмиграции российские либералы принялись заново перечитывать наследие русской консервативной мысли. Н. А. Бердяев, П. Б. Струве, С. Л. Франк обратились к наследию Леонтьева, наполняя его размышления новым смыслом. Бердяев писал о нем как о человеке, предвидевшем не только мировую революцию, но и мировую войну, а также появление фашизма. Струве считал, что идеи Леонтьева нельзя напрямую замыкать на конкретные политические события, поскольку они должны рассматриваться в метафизически-мистическом ключе: «Успехи „демократии“ не опровергают философских идей Леонтьева, и успехи „фашизма“ их не подтверждают». Франк увидел в Леонтьеве человека, обладавшего «гениальным прозрением» и сумевшего предсказать «предстоящую коммунистическую революцию в России». Впоследствии появились публикации, авторы которых попытались соединить идеи Леонтьева с идеологическими постулатами фашизма. Так, в 1932 г. поэт-эмигрант Г. В. Иванов утверждал: «Совпадение политических теорий Леонтьева с „практикой“ современности прямо поразительно. Не знаешь иногда, кто это говорит — Леонтьев, или гитлеровский оратор, или русский младоросс». Впоследствии исследователи находили аналогии во взглядах Леонтьева и Муссолини на возможность осуществления «антимарксистского национального социализма».