Пристрастность в рассказе Звягинцева — не от смеха, а от боли: на фронте он единственный получает письма от жены, которых стыдится, ибо обращается к нему Настасья Филипповна с «куриными словами»: «Дорогой мой цыпа!», ничего не рассказывает о доме и детях, а «дует про любовь на всех страницах, да такими непонятными, книжными словами, что у меня от них даже туман в голове сделается и какое-то кружение в глазах…».
Акцентная система в пародирующем слове расставляется Шолоховым неторопливо, но последовательно: от общего сюжета семейной жизни Звягинцева к жизни Настасьи Филипповны, а затем — к «письменному» слову героини. Именно «писательские» опыты Настасьи Филипповны и намечают выход из пародирующей системы. Он представлен в «текстологических» догадках Звягинцева, обратившего внимание, что в последнем к нему письме Настасья Филипповна не только забыла его имя и именует его «каким-то Эдуардом», но тщательно расставляет знаки препинания. Именно пунктуация приводит героя к догадке, что письма к нему не написаны, а списаны из какой-то книжки: «…иначе откуда же она выкопала какого-то Эдуарда и почему в письмах столько разных запятых?». В народных письмах, как известно, запятые почти никогда не ставились. Кстати, и сам Шолохов, в отличие от Платонова, был не в ладу именно с пунктуацией (посмотрите транскрипцию страниц рукописи последней книги «Тихого Дона», опубликованную в издании Пушкинского Дома).
А если уж говорить о романе, в котором наиболее сильно сказалось влияние рассказа Платонова «Фро», то это не «Они сражались за Родину», а «Новое назначение» Александра Бека. Небольшой платоновский рассказ «Фро» — это ведь и мини-энциклопедия литературной жизни середины тридцатых годов. Его все так тогда и прочитали, а многие — обиделись… Потому так гневался даже в 1952 году на «Фро» активный участник литературной жизни того десятилетия Александр Бек: «худшие стороны писательского лица Платонова», писатель «противопоставляет ее, девушку, обществу, советской жизни, гражданскому долгу»; «такая идея… делает талантливый рассказ реакционным» (РГАЛИ). А потом, кажется, покаялся за эти слова (мы цитировали внутрииздательскую рецензию; в 1952 году первый посмертный сборник рассказов Платонова так и не был опубликован) и создал, следуя логике поведения платоновской реакционной Фроси-Фро, ироническую модель «новой женщины в „антитоталитарном“ романе…»
И последнее. Статья Журавлева сопровождается фотографией: «Дом М. А. Шолохова в станице Вешенской. Возможно, „Они сражались за Родину“ никто здесь не писал».
Что это: незнание или глумление? Шолохов в годы войны действительно почти ничего не писал в Вешенской, тем более — роман «Они сражались за Родину». В 1942 году при налете фашистской авиации шолоховский дом был разрушен, уничтожен писательский архив. Но, кажется, не это было главной потерей для автора «Тихого Дона» — при бомбежке погибла мать писателя… И здесь пора говорить не о вопросах литературы, а о жизни и элементарной этике, ибо подобная публикация фотографии вешенского дома прочитывается уже не как простительное гуманитарное незнание и невежество, а как сознательное глумление… Нельзя так, господа.
На выступление «Новой газеты» быстрее всех отреагировала «Литературная газета». С защитой Шолохова выступил постоянный автор газеты, известный критик и литературовед Вадим Баранов, посвятив теме «Платонов и Шолохов» статью с язвительным заглавием «Не надо обижать негров» («ЛГ». 13–19 апреля). Все бы ничего, если бы не новые грубейшие ошибки, а главное, какое-то странное (по сути) и страстное (по форме) желание защитить Шолохова от Платонова. Последнее, кстати, весьма напоминает методологию защиты Шолохова от его хулителей, которая нам известна по советским толстым монографиям о Шолохове 60–70-х годов. Так, к примеру, к утверждению, что никаких связей Платонова и Шолохова быть не могло, преподносится ни больше ни меньше как сенсация («Читателя ждет здесь полнейшая сенсация!») следующий аргумент: «Писем нет!.. Совсем! Ни с той, ни с другой стороны». Выше мы цитировали именно письмо Платонова. И кто знает, что нас еще ждет впереди… Другой аргумент защиты Шолохова от Платонова не менее странный: «…В обстоятельной монографии Г. Ермолаева… имя Платонова фигурирует всего один раз и совершенно безотносительно к проблеме рукописи „Они сражались за Родину“». Добавим, что и в вышедшей не менее «обстоятельной» книге Ф. Кузнецова Платонов тоже упоминается всего один раз… Из этого следует именно то, о чем мы выше писали. Еще один аргумент В. Баранова как защитника Шолохова от Платонова оказался удивительно близким «врагам» Шолохова. Этот аргумент звучит как заклинание: «Но мог ли Платонов, этот, может быть, самый неповторимый стилист в отечественной литературе XX века, перестать быть самим собой и начать писать „под Шолохова“? Это исключено начисто» и т. п. То есть получается, что Платонов — стилист, а Шолохов — вовсе и не стилист? Как говорится, защитили. Скажем и о прямой ошибке у Баранова. Шолохов был редактором не платоновской книги башкирских сказок, как то утверждается, а русских сказок «Волшебное кольцо». Последние издать было значительно сложнее, чем первую книгу сказок…