— А ведь это Николай Васильевич Пеньков шагает к нам! — раздался голос одного из четверых, голос настолько знакомый, что я в первый момент не смог его, как говорят юристы, идентифицировать. — Гусары, смирно!
Ну, конечно — Борис Щербаков.
Радостные, с актерской добавкой, голоса мгновенно взорвали устоявшуюся гулкую тишину перехода.
— Колька! Ну, давай поздороваемся.
Олег Николаевич Ефремов! Давненько мы с ним не встречались.
Таня Бронзова, Дима Брусникин…
Родные до слез лица! Как будто не было трагедии раздела театра, не было этого противоестественного развода. Жизнь в иные моменты не признает «свершившегося факта». Вопреки всем материальным законам, она отвергает его и подсказывает участникам событий нечто другое, другие человеческие взаимоотношения. И бороться с ними с помощью закона или силы бесполезно.
— Ты из театра?..
— А у нас было небольшое торжество — юбилейный спектакль…
— Вот, Олега Николаевича провожаем…
— До дому, до хаты…
— Минуточку! — воскликнул Ефремов, встряхивая меня за плечи. — А ведь ты, кажется, еще не видел мою новую квартиру? Или я ошибаюсь?
— Не ошибаетесь, Олег Николаевич.
— Так в чем же дело! Вот она — в ста шагах. Идем в гости!
— Поздновато, Олег Николаевич.
— Одиннадцать часов «поздновато»? Это для актера-то? Не смеши… Идем, идем.
Возражать Ефремову в такие моменты было бесполезно. Ребята подхватили меня «под белы рученьки», и мне пришлось подняться по тем же ступенькам перехода, по которым я только что спустился.
Когда-то, с самого начала семидесятых, я жил с Олегом Николаевичем в одном доме у Никитских ворот. Новый желтый параллелепипед, выстроенный у истока Суворовского бульвара, вместил под своей гостеприимной кровлей около сорока мхатовских семей. Его так и называли в округе — «мхатовский дом».
Двухкомнатная квартира Олега Николаевича была этажом выше моей. Не скажу, чтобы я часто бывал в ней, но раза два заходил по случаю к Николаю Ивановичу, отцу Олега — его няньке, сиделке, кормильцу в одном лице. Замечательный человек был Николай Иванович, Царство ему Небесное!
В начале восьмидесятых Олегу Николаевичу предоставили квартиру на улице Горького, как раз напротив театра, и наши «жилищные тропки» окончательно разошлись. Потом произошла трагедия раздела театра…
Как только мы разделись в прихожей, Олег Николаевич повел меня показывать свои, как он сказал, «апартаменты».
— А ребята пока стол накроют, — добавил он. — Вы, пацаны, поторопитесь: гость у нас сегодня или не гость?
Квартира был большая, послевоенная, удобной «сталинской» планировки. Крупный паркет солидно, музыкально поскрипывал под ногами. Свет больших люстр не разгонял сумрак наверху, и он скапливался в углах непривычно высоких потолков.
— Здесь у меня кабинет, — быстро, с мужской скуповатой небрежностью пояснял Олег. — Мне одного его и хватает. Остальное — кухня, спальня, столовая. Я туда и не захожу. Что там делать, в футбол, что ли, играть…
Быстренько исполнив роли хозяина и гида, он повел меня в гостиную. Там был уже накрыт стол. Олег усадил меня в кресло с высокой спинкой и круглым низким сиденьем. Кресло было огромное, и, опустившись в него, я расплылся в нем, как блин на «семейной» сковородке. Олег с хитроватой улыбкой посматривал, как я устраиваюсь.
— Ну, как тебе кресло? — поинтересовался он, и по тону его вопроса я понял, что с этим креслом меня ожидает какой-то сюрприз. Какой-то подвох.
— Кресло как кресло, — сказал я, — только уж очень низкое. Рюмку мимо рта пронесешь.
— Не пронесешь, — сказал Олег, заходя за спинку. — Это, брат, кресло непростое. Мне его из Японии привезли.
Где-то сзади щелкнул переключатель, и вдруг я почувствовал, как кожаное сиденье подо мной шевельнулось, точно какое-то существо, запрятанное в его толще, проснулось и потянулось спросонок. Инстинктивно напрягшись, я попытался вскочить.
— Сиди, сиди, — Олег Николаевич легонько надавил мне на плечи. — Это только начало. Обработаем тебя по полной программе.
Ребята просто помирали от хохота, видя мою растерянность, веселились на халяву. А кресло тем временем усиливало свою активность. С тупым упорством оно мяло, крутило, толкало мою спину, ноги, руки на подлокотниках. Хотелось встать, избавиться от этой механической возни под тобой, но я продолжал сидеть и улыбаться, точно получал от этого огромное удовольствие.