Хищная и единолично владеющая истиной Наталья Иванова.
Тяжёлый и раздражённый Пьецух, флегматичный Олег Павлов, дружелюбный Валерий Попов.
Остальные — кучно, смазанно, как в калейдоскопе или в режиме ускоренного просмотра. Суета, тщеславные торги, соперничество и плохо скрываемая неприязнь.
Грустно и одиноко.
В Париже, на лужайке с бутылкой вина, куском сыра и французской булкой — куда веселее и краше.
Оревуар, соотечественники!
Вместо эпилога
Эдит принимала нас за городом в своем доме из четырёх комнат. Это в семидесяти километрах от Парижа, полчаса езды на скоростной электричке, деревня Лозер. Хотя сплошь застроенную нарядными особняками долину деревней можно назвать лишь с большой натяжкой.
Эдит преподает латынь и древнегреческий, она была несколько лет замужем за поэтом Александром Радашкевичем, спасла его от чёрной депрессии в Америке, вывезя во Францию в 80-х. В наследство от бывшего мужа она получила знание русского языка и любовь к России. Они дружат, хотя давно не живут вместе, Саша большей частью обитает в Богемии, но приехал на книжный салон встретиться с друзьями, в коих кроме меня он числит Равиля Бухараева и Лидию Григорьеву. В этом составе, включая ещё двух любящих литературу дам, мы и расположились за праздничным столом.
Эдит хрустальным голосом пела нам русские романсы, угощала вином, а разговор, блуждая в трёх соснах русской темы, так или иначе возвращался к проходящей ярмарке.
— Вы меня простите, я не знаю всех тонкостей того, что сегодня происходит в России, — её «р» было чуть приглушённым и дробным, — но мне кажется, что литература, приходящая к нам из Москвы, не совсем русская, по крайней мере, она очень сильно отличается от той, наполненной смыслом и значением, любовью и мукой, да, той великой литературы прошлого. И я скажу — совсем недавнего прошлого. В этой литературе был человек страдающий, это было уникально, ведь только вам присущи духовные поиски и метания, и лучше этой прозы не было. И Платонов, и Шолохов, а в конце XX века — и Распутин, и Айтматов, и Астафьев!
А сегодняшних я не могу читать. Я не хочу этого! Ужасно, гадко. Это всё низко. А значит, это всё неправда. А русские писатели не умели говорить неправду. Зачем?
Вы не понимаете!
Вы не имеете права так поступать. Ведь вы, русские, совсем другие, и вы должны оставаться другими. Вы не должны становиться как все.
Ведь посмотрите на французов, на европейцев, они просто живут, стараются ни о чем не думать, стараются забыть о всех неприятностях, всё хорошо, всё замечательно, если есть проблемы, то лучше о них забыть или, по крайней мере, изобразить, что их нет, зачем муки совести, если есть адвокат.
Но если почитать Платонова, это ведь просто волосы дыбом становятся от того, какая бездна открывается. Ни один француз, ни один немец даже к краю не подойдет, его насильно не заставишь туда заглянуть, тем более — писать об этом. Но ведь бездна-то существует, если закрыть глаза и заткнуть уши, она всё равно никуда не денется.
Вы ведь даже и не люди с нашей точки зрения, а инопланетяне. Но — оставайтесь такими! Иначе мир станет совсем одинаковым…
Я спросил Эдит: какой главный сюжет европейской живописи и какой главный праздник в западном мире. Конечно же, Рождество. А Распятие воспринимается не как очистительная мука, не как жертва ради других, не как путь и предмет для подражания, а скорее, особенно в современном мире, как страшилка — прообраз Голливуда с пугающими земными страстями.
А ведь Голгофа — всего лишь путь к Воскресению. Вослед за ней следует Пасха.
В России это помнят, это в крови, в воздухе, в строе жизни.
Ни Тютчева, ни Пушкина не искоренить и не затмить злоречьем новых оракулов глума и низости.