Ну, а дальше всё пошло как по-писаному. Наутро мы с Николаем Ивановичем пошли на фак (так он сам настоял: «Мало ли что?») и предъявили девице из приёмной домуправскую, «смазанную» четвертинкой справку.
— Надеюсь, больше никаких вопросов не будет? — строго сказал подполковник.
— О, надеюсь, что не будет! — кокетливо улыбнулась секретарша и упорхнула в комнату, где вчера заседала комиссия.
Николай Иванович нервно и строго постукивал костяшками пальцев по столу. Девица скоро вернулась, излучая радостную улыбку.
— Всё в порядке, товарищ прокурор! Больше никаких вопросов. А медалист пусть спокойно едет домой и ждёт официального вызова, который, можете не сомневаться, мы в августе ему вышлем.
Столько лет прошло, а я всё удивляюсь, какая же уверенность исходила от прокурора Овчинникова. Я ведь тогда не получил на руки никакой бумаженции, подтверждающей моё поступление на учёбу! Но вызов действительно пришёл через месяц, в августе, на светло-зелёной бумажке, по нашему домашнему адресу.
Свет не без добрых людей!
МИР СВИРИДОВА
Юрий Сбитнев
СВЕРШИВШЕЕСЯ ЧУДО
В нашей семье между собою мы называли его Дедушка. В русском языке слово это удивительно емко. В нем заключены и любовь, и нежность, и ласка, и доброе преклонение, и благодарность, и уважение, и безусловное признание старшинства. Все это доныне остается в моем сердце, в моей душе в отношении незабвенного Георгия Васильевича Свиридова. Теперь, по прошествии многих лет, я воспринимаю общение с ним как постоянно свершавшееся чудо.
В декабре 1985 года Георгию Васильевичу исполнялось семьдесят лет. В Большом зале консерватории должны были проходить его авторские концерты, на которые мы приобрели абонемент. Надо сказать, что ни я, ни жена моя Майя не были завзятыми меломанами. Мы просто любили хорошую музыку, которая в те годы все еще широко звучала не только по радио и телевидению, но и на любых концертных площадках, охотно воспринимаемая самым простым слушателем. Творчество Свиридова мы оба не то чтобы хорошо знали, но отличали сердцем из всего, что исполнялось тогда. И музыка его была очень близка душам нашим.
На первый концерт ехали из своего Талежа по зимним, заваленным снегом дорогам. С трудом выбрались на центральную трассу, но в консерваторию приехали вовремя. В киоске купили единственную оставшуюся пластинку — «Памяти Сергея Есенина» — и поспешили в зал. Места наши были в третьем ряду партера. Зал заполнился очень быстро, и только во втором ряду, в проходе, оставалось свободным единственное кресло. Георгий Васильевич вышел из дверей справа от сцены и очень быстро прошел к свободному месту. Его заметили мгновенно.
И весь зал, поднявшись, аплодировал стоя. Георгий Васильевич низко поклонился троекратно, давая понять, что ему приятна овация и он благодарит зал от всей души. Забегая вперед, хочу сказать, что в характере Георгия Васильевича не было и малой толики ложной скромности. Он был правдив во всем, и особенно в отношениях с людьми в повседневном общении. И эти поклоны — не дань приличию, обязательному в таких случаях, но самая обыкновенная для него потребность души — откликнуться на добро добром. Он стоял близко, и я хорошо видел его лицо. И на лице этом не было ни дежурной улыбки, которую дарит кумир своим почитателям, ни доступной простоты: вот, я весь ваш и вам служу, — в нём не было ничего, что привычно видеть в таких случаях. Спокойное, мудрое достоинство освещало его чело.
Я видел могучий, безупречной лепки череп, огромный лоб, чеканный профиль римского цезаря, но и древнего великого русского князя тож. Лица римлян нам более знакомы, чем родных предков. Я различал удивительный, необычайно сильный свет глаз за притемненными стеклами очков. И венчал это редкое лицо волевой подбородок с крепко сведенными над ним губами.