— Покажите мне эту строку тут, — попросил и протянул книгу.
Я открыл нужную страницу, где черным по белому было напечатано то, что я только что прочёл наизусть.
— Нелепица какая-то, — сердито пробурчал и спросил: — Ну и как же вы с этим справились?
Я прочел свой перевод: „Бориса же Вячеславича слава на суд приведе и на кан — ину, зелену паполому постла, за обиду Олгову, храбра и млада князя“.
Читал я волнуясь, несколько торопясь, но он чутко уловил происшедшее со строкою:
— Юрий Николаевич, дорогой, — тогда впервые использовал он этот эпитет к моему имени, — прочтите ещё раз не торопясь, полным голосом.
Я прочёл уже спокойно, чуть растягивая слова. И услышал тихое, чуть с хрипотцою, самое-самое, чего и не чаял услышать:
— Вот она и музыка!.. Ах, как хорошо, Юрий Николаевич! Достойно, очень достойно! — Это любимое им слово употреблял нечасто, но всегда, чтобы выразить самое высокое одобрение. — Вы молодец!
— Не я. Автор!
Он тут же отреагировал:
— Ложная скромность человека не украшает, но в конце концов губит! Ах, как это интересно!..
Эльза Густавовна с Майей слушали, не вступая в нашу беседу. В то время о „Слове…“ я мог говорить без умолку часами. Но надо и честь знать, не ради же моих изысканий пригласил нас к себе Свиридов?! Однако Георгий Васильевич продолжил:
— Юрий Николаевич, а не могли бы ещё что-нибудь прочитать?
Майя подсказала:
— Прочти „белку“!..
Я был готов к чтению, но хотелось и объяснить кое-что по поводу этой строки.
Майя решительно воспротивилась:
— Не надо, читай.
Георгий Васильевич согласился:
— Сначала прочтите, а потом объясните.
Я прочитал строку, как она была воспроизведена первыми издателями. Музыкальный ритм её не вызвал у композитора возражений. Но с содержанием было не все в порядке: предлагая строку для чтения, первые издатели сделали такой перевод: „Князья между собой враждовали, а нечестивые, рыская по земле русской, брали дань по белке со двора“.
— Нет, нет, это не то! — замахал руками Георгий Васильевич, — это не перевод!
Я тут же согласился:
— Я вам прочту принятый за эталон перевод академика Лихачёва: „А князи сами на себя крамолу ковали, а поганые, с победами нарыскивая на Русскую землю, сами брали дань по белке от двора“.
Как от назойливой мухи, замахал ладонью:
— Это ещё хуже! Это не по-русски: „нарыскивая на“. Зачем „белка“? Там „конина“, тут „белка“! Кошмар какой-то!.. — „Кошмар“ тоже было его любимым словом. — Теперь объясните, что тут такое? — попросил с почти детским интересом.
— А тут уважаемые, действительно „уважаемые“ первые редакторы несколько переусердствовали в реконструкции. Они разъяли им, вероятно, незнакомое, но очень ёмкое древнее русское слово. Отсюда и получилась — „белка“. Послушайте мой перевод: „А князи сами на себя крамолу коваху; а погании сами нарищуще на Рускую землю, емляху дань по обеле от двора“.
— Это же — „обела“ — „рабыня“! Дань — по рабыне от двора! — выкрикнул звонко.
— Конечно, конечно! — вторил я ему радостно. — И до сего времени считается, что дань от двора — либо очень мелкая древнерусская монета, либо шкурка белки.
— Это удивительно, удивительно, — повторял он. — И никто до вас не понял, что „побеле“ — это „по рабыне“?
— Выходит, что нет, — без ложной скромности ответил я.
— Ну тут, дорогой Юрий Николаевич, не только автор молодец, но и вы! — И добавил определенно: — В древнем русском написании в одну сплошную строку не воспроизводились подряд две одинаковые буквы. Поэтому и „побеле“, а не „по обеле“.
И это он знал!
— Увы, сие оказалось недоступным прошлым и нынешним академикам!.. Неужели не знали слова „обел“ — „полный раб“?
Я пошутил, что оно известно только присутствующим. Но он не принял шутку. Думал о чём-то, нахмурив лоб. Потом как бы даже и вскрикнул:
— Да, да! Вспомнил! Это так хорошо: „и на кан — ину, зелену паполому постла“… — И рассказал, о чём вспомнил: — В моём родном Фатеже было четыре церкви, в одну из них бабушка водила меня постоянно совсем маленького. Так вот: там, в притворе, стояло странное сооружение. И не лавка, и не стол. Меня сие заинтересовало: „Ба, а это что?“. „А это, внучек, „кан“, на него покойников кладут…“. Я много помню таких слов из детства.
— Георгий Васильевич, — сказал я, — в „Слове о полку…“ много древних слов, сохранившихся доныне в курском речении.
Этому он искренне порадовался: Георгий Васильевич ревниво хранил в сердце любовь к своей малой родине. Часто называл себя курянином…