Сталин спас Шолохова от физического уничтожения — это факт. Но спасти его от постоянной моральной пытки никто за всю его жизнь и не пытался. Ни власть, ни общественность, ни друзья, ни «мастера культуры»… Более того, среди этих «мастеров» и вскармливались те самые подлые интриги против национального гения. Непостижимо! Это просто кошмар! Мы все, жившие рядом с ним, уверенные в его великой правоте, считали, что такой проблемы не существует! А он нёс эту боль, эту трагедию всю свою жизнь стоически. И казнила его мировая антреприза!
В существовании таковой Георгий Васильевич не сомневался. Более того, он приводил неоспоримые факты, подтверждавшие эту его мысль, и был всегда точен в оценке многих, якобы случайных событий, совершавшихся постоянно в мире искусства. Он не скрывал этих своих убеждений и был жестоко ненавидим этой «антрепризой».
— И вот ещё что интересно. Всякие нападки и «разоблачения» Шолохова, сначала в мировых средствах информации, в изданиях «антишолоховедов», а после и у нас, обязательно сопряжены с необъяснимой, патологической злобой!
Разговор этот происходил уже в начале девяностых, когда волна «разоблачений» Шолохова, давно покойного, захлестнула не только периодику, но и многие издательства. Размах этой «чернухи» был настолько велик, что не заметить в нём «организующую» руку было просто невозможно. Причём вершилось это не только в столицах, но и по всей стране.
— Юрий Николаевич, дорогой, предположим, что кого-то обуяла страсть доказать, что «Тихий Дон» написан кем-то другим. И этот человек собирает по крупицам кажущиеся ему новыми факты, что-то анализирует, что-то отыскивает в самом тексте и так далее… Что поделаешь, обуяла человека такая идея. Но к чему тут оголтелая злоба? А ведь она неизменно присутствует в каждом из таких «исследований» без исключения!.. Проанализировав всё, что пришлось услышать и прочитать в этой длящейся уже почти семь десятков лет «кампании», я пришел к убеждению: Михаил Александрович Шолохов преследовался всю свою жизнь и преследуется поныне только за то, что позволил себе быть русским человеком и написать в двадцатом веке русский роман. Иной вины за ним нет!
«Хорошее дело — человеческая память, она отсеивает всё худое из жизни». И это одна из главных черт русского национального характера. Напрягаю память, стараясь в мельчайших подробностях вспомнить события тех, теперь уже далеких лет. Помню только хорошее… Каждая встреча с Георгием Васильевичем ясна, чиста и освещена счастливой радостью. Будто бы и не было ничего вокруг худого. Листаю странички дневниковых записей, терпеливо разыскивая их в архиве. Как, оказывается, важно было заносить на бумагу не только значимые события, но и житейские мелочи, а с ними своё отношение к тогда происходившему.
Время первых наших общений с Георгием Васильевичем Свиридовым было обычным, не предвещавшим ничего плохого. Его уже тогда стали называть «застойным». А в народе — «застольным».
По всей России власть предержащие впали в неудержимый загул на всех уровнях. Отмечались юбилеи, дни рождений, памятные даты, завершения съездов, партийных конференций, квартальных и годовых итогов и прочая, прочая, прочая… Всё это — с накрытыми банкетными столами, с бесконечными тостами, возлияниями. Особенно усердствовали на уровне основной тогда государственной крепи — в районных образованиях. В нашем семейном архиве хранится любопытный документ — записка секретаря райкома директору совхоза, в которой указано, сколько и каких продуктов надо доставить по указанному адресу для банкета по поводу завершения партийной учёбы!.. И в этом перечне кроме продуктов, производимых совхозом, — икра чёрная 15 б., икра красная 30 б., семга, лосось, крабы, осетрина, селёдочка-залом, колбасы разные… Всё с точным указанием количества!.. Попробуй не выполнить указания — завтра лишишься не только своего поста, но и самого малого уважения к себе! А причины для этого всегда найдутся.
Пропил, прогулял Россию не народ, на который до сего дня валят все беды тяжкие, но зажравшийся, разложившийся окончательно, в большей своей части, партийный аппарат. Это тогда уже понимали. И ждали разумных и справедливых перемен. Все ждали, все их хотели, кроме тех, кому и так было хорошо. Такое вот время переживала тогда страна и весь народ. Но пока ещё были мы вместе и пока ещё в силах были жить и работать на благо России. Необыкновенно высоким стал тогда уровень национальной русской культуры вопреки партийному давлению, а порою и открытому гонению на её радетелей. Возродились и могуче заявили о себе русская литература, музыка, живопись… Великое добро и надежду несло это возрождение. Свиридов верил в него, и вся его жизнь была тому порукой. Однако, будучи не только величайшим музыкантом, но и незаурядным философом, Георгий Васильевич позволял себе серьезные сомнения, что нам удастся побороть мировую закулису. Высказывания на этот счет были как честны, так и жестоки. Однажды из уст его я услышал такое: