Но, согласитесь, это сверхсложная задача — обеспечить высокий средний уровень жизни в стране, где на 10 млн жителей приходится 4,3 млн работающих, а пенсионеры составляют 2,6 млн человек.
При этом учтите, что у нас нет своих энергоносителей, нет металлов, мы рассчитываем только на интеллект и гражданскую солидарность народа. Иначе говоря, движущей силой нашего развития являются люди.
Отсюда и ещё одна, архисложная задача — объединить усилия трудящихся и всего населения, мобилизовать их на реализацию важных общегосударственных программ и достижение поставленных целей. Ключом тут служит формирование конструктивной гражданской позиции и мировоззренческой системы.
Основу нашего нынешнего мировоззрения составляют сознательный патриотизм и народность.
Идеология белорусского государства (а мы молодое государство и, естественно, накапливаем опыт и осовремениваем свои традиции) очень проста: она базируется на общечеловеческих ценностях. Это позволяет уберечь личность от зомбирования и обмана, сохранить и укрепить семью как основу общества, защитить суверенность и независимость, нарастить созидательный потенциал нашего государства, развивать общеславянскую солидарность, всесторонне сотрудничать с великой Россией, чтить наши единые исторические корни.
Да, создание Союзного государства — непростое дело, потому что ни Беларусь, ни Россия не могут воспользоваться прежним опытом или зарубежными рецептами. Нам надо искать и находить оптимальный, пригодный именно нашим народам и странам алгоритм объединения. Здесь поспешность неуместна. Строить — не ломать, нужно думать и думать над каждым очередным шагом.
Однако я твердо уверен: альтернативы нашему единению нет. Всесторонняя интеграция Беларуси и России — в интересах наших народов.
ПАМЯТЬ
Станислав Куняев
ЧЁРНЫЕ РОЗЫ ГЕФСИМАНСКОГО САДА
Время от времени перебирая свой архив, я каждый раз задумывался: а стоит ли печатать свою переписку с Татьяной Михайловной Глушковой? Неестественный финал наших дружеских отношений, завершившихся к середине 90-х годов прошлого века полным разрывом, всякий раз мешал мне осуществить это намерение.
Но время идет, и в который раз перелистав эту «особую папку», я окончательно решил: письма надо печатать. Слишком много в этой эпистолярной драме блистательных прозрений и пророчеств с её стороны, глубоких и неожиданных оценок Пушкина и Гоголя, Блока и Белинского, Заболоцкого и Шагала. А если еще вспомнить размышления о Моцарте и Сальери, о Ницше и Константине Леонтьеве! А что уж говорить о беспощадных и точных характеристиках ещё живущих (или недавно живших) участников литературной распри 60–90-х годов, предавших родину вместе с её историей, с Пушкиным, с русской поэзией, сменивших и кожу и душу. Как никто другой во внешне благополучные времена она, подобно Кассандре, прозревала их низменное будущее.
Но надо быть справедливым: в то же время её письма изобилуют утомительными бытовыми подробностями текущей литературной жизни, язвительными и часто несправедливыми оценками и приговорами в отношении друзей и соратников. Насколько точна и проницательна была она, когда писала о врагах России, настолько же слепо и желчно было её перо, когда Глушкова размышляла о писателях-патриотах. И эта закономерность — жестокий урок всем нам. Любая спорная мысль, любая оговорка, любое сомнение каждого из нас, противоречащее её взглядам, вызывали у неё не просто обиду, но неистовый гнев. Особенно эта черта ее натуры обнажилась к концу жизни, когда Глушкова с восхитительным высокомерием поставила себя среди бывших единомышленников в положение изгоя и не жалела ни чувств, ни слов, чтобы заклеймить их.
Поистине она писала о них не чернилами, а, по её собственным словам, соком «черных роз Гефсиманского сада». Там, где нет любви — нет полной истины.
Становясь на эти трагические котурны, она застывала в своей гордыне, чувствуя себя единственной хранительницей моцартианства в русской литературе, ну, в крайнем случае, наследницей ахматовской судьбы, и это убеждение давало темную силу её неправедному гневу:
«Для укрепления духа вспоминаю судьбу Ахматовой. Сколько лет её не печатали? …большой опыт непечатания был у меня и в советское время».
Впрочем, надо сделать одну оговорку: стоило кому-то из её «жертв» покаяться перед ней, признать полную правоту её обвинений, склонить голову, признав себя побежденным, — и Глушкова тут же меняла гнев на милость, возрождала все безнадёжно разорванные, казалось бы, до конца жизни связи и как ни в чем не бывало снова допускала в свою свиту вчерашнего отступника. Это подтверждало мои догадки о том, что её вражда, или, как она любила говорить, «распря» с кем бы то ни было, в глубине всегда скрывала не мировоззренческие, а чисто личные причины, что естественно для женской природы.