Не зря говорят — “собор”! Крупинка золота сама по себе ничто, а вот из тысячи крупинок выплавляют монету. Но монету не поделишь, ее можно отдать лишь одному человеку. Очевидно, Бог дарует милосердие тому, кто больше в нем нуждается. Кто сильнее попросит… В мире очень много золота, но если его, включая и то, что лежит в земле, разделить поровну между всеми людьми, то они получат по той же самой монетке. Точно так же, наверное, обстоит и с милосердием. Его в мире не мало и не много, а ровно столько, сколько людей. Взывая о милосердии, ты либо просишь у кого-то другого монетку, либо отдаешь кому-то свою.
“Не о сценарии надо было думать, когда Кубанский рассказывал о деле игумена Парфения! А о том, что вынес этот невинный человек, злодейски убитый, растерзанный, сожженный на костре, лишенный достойного погребения. Тогда, глядишь, ты был бы достоин милосердия… А у тебя сердчишко забилось, когда услышал о трех тысячах…”.
Он, как умел, стал молиться за упокой отца Парфения. Но холодный интеллигент, приверженец “теории невмешательства”, насмешливо наблюдал за ним со стороны. “Как же, как же, слышали: “Чем больше человек отдает, тем больше получает”! Ключевое слово все равно — “получает”! Ты и о милосердии размышляешь, как о кассе взаимопомощи!”.
От этой раздвоенности, от невозможности просто помолиться, без всяких задних мыслей, как простой человек из народа, ему сделалось так тяжело, что он едва не зарыдал. “Господи! — взмолился он. — Господи милостивый! Я жалкий, несчастный… Господи, помоги мне!”.
Потрескивающие огоньки свечей и лампад раздвоились, поплыли куда-то от слез, навернувшихся на глаза. Алексей стоял, повесив голову. Было их двое в пустом храме: он да человек, неподвижно лежащий перед иконостасом. “По твоей теории, ему помощь нужнее, — подумал Звонарев. — Господи, помоги ему! А ты ступай себе своей дорогой”.
Он вышел из церкви, спустился в подземный переход, по-прежнему глядя себе под ноги. Навстречу ему быстро шли какие-то люди. “Вот он!” — сказал знакомый голос. Внутри у Алексея все оборвалось. С обреченностью приговоренного он поднял глаза и увидел… Сергея Петровича Черепанова собственной персоной и с ним еще двоих мужиков, высоких и крепких, как на подбор. Все были в штатском.
— Вот он! — указывал Сергей Петрович на Звонарева своим спутникам. — На ловца и зверь бежит. Что же вы, батенька, бегаете, как заяц? Вот сейчас мы наденем на вас наручники, и вы перестанете бегать.
— А надевайте! — тряхнул головой изумленный и обрадованный встречей Алексей. — Так будет лучше. Только не отправляйте, Христа ради, в тюрьму КГБ!
— Клиент дозрел, — переглянулся Черепанов с незнакомцами. — Не надо самодеятельности, вот что я вам скажу, Алексей Ильич. Вы куда направляетесь, если не секрет?
— На встречу с одной девушкой.
— Ах, вот как! Понимаю. Но придется ей подождать.
— Не думаю. Видите ли, это дочь полковника Трубачева.
Черепанов и незнакомцы снова переглянулись.
— Уже успели встретиться? Или так и было задумано? — В подземном переходе голос Сергея Петровича раздавался довольно гулко.
Звонарев настороженно оглянулся. Сзади никого не было.
— Вы бы не так громко… — пробормотал он. — Тут много ушей. Обложили со всех сторон…
Черепанов сразу стал серьезным.
— Ну, тогда пошли, — кивнул он. — Знакомьтесь: майор Геннадий Викторович Вострюков из Главного разведывательного управления Генштаба. Павел Васильевич Гонцов, капитан следственного отдела КГБ. Они мне очень помогли продвинуться в нашем деле. Подробности потом, скажу лишь главное: Немировский действительно существует, и он действительно взял у вас подписку.
Алексей уже ничему не удивлялся. Он только усмехнулся, покосившись на капитана Гонцова:
— Ну, вот видите — они вас, военную прокуратуру, водили за нос, а вы мне говорили: не малодушничайте… Ясно вам, в какой переплет я попал?
— Теперь уже не только вы, — весело сказал Черепанов. — Ну, идемте, чего вы стоите? У нас есть вопросы и к Наталье Трубачевой. — Он взял Звонарева под локоть и увлек к выходу из подземного перехода. Вострюков и Гонцов последовали за ними.
— Почему же они морочили вам голову? — допытывался на ходу Алексей.
— Объяснили соображениями секретности. На довольно высоком уровне, между прочим. Но без каких-либо бумаг. Ну-с, тогда я обратился в ГРУ. Оттуда нажали на кого следует, и в КГБ начали собственное внутреннее расследование. Вот Павел Васильевич, в частности, им занимается. Помните, я говорил вам, что в КГБ работают не одни немировские?
— Так что же с моей подпиской? Я свободен от нее? Или?…
— Забудьте о ней. Вы под защитой закона.
Звонарев остановился.
— Какого закона? Мы что, живем по законам? Вы получили документ, освобождающий меня от подписки, или снова предлагаете мне ложиться на амбразуру? Если я под защитой закона, так извольте бумажку! Окончательную, фактическую, настоящую, броню, как говорил один литературный персонаж.
Сергей Петрович поморщился.
— Пока идет борьба и царит неопределенность, наверху никто никаких бумажек подписывать не будет. Вы даже себе не можете представить, до каких высоких сфер дошло это дело. И единого мнения о нем там нет. Теперь уже не один вы рискуете. Мы, — он кивком головы указал на Вострюкова и Гонцова, — рискуем не меньше. А у нас семьи, дети.
— Но ведь это ваша работа! Почему вы ее перекладываете на мои утлые плечи? Что это у вас за манера такая? Когда мы, простые люди, вам не нужны, вы нас на пушечный выстрел к себе не подпускаете, а вот когда у вас что-то не получается, вы нам говорите: “Вперед! Кроме вас, больше некому!”.
Круглое лицо Черепанова посуровело.
— Если бы я не знал, что вы писатель, — тихо сказал он, — то я бы подумал, что вы обыкновенный обыватель-перестраховщик, каких я видел на своем служебном веку сотни. Послушайте, вы же гражданин, а не маленький герой Грина или Сименона! А что если Трубачев говорил правду? Вам это безразлично? Получается, что если в нашей стране что-то происходит неправильно, то это как бы чужая страна? Мол, моя хата с краю, а вы работайте, товарищи из органов, “вам за это деньги плотют”! Хорошо, мы работаем, прилетели к вам сюда из Москвы на военном “борте”, с пистолетами под мышкой, но без свидетелей мы совершенно беспомощны! И в любом сложном деле, между прочим, так! Если угодно, я сам напишу вам эту бумажку. Ребята тоже подпишут. Устроит это вас?
Алексей отвел глаза. Ему и впрямь стало стыдно. Он действительно никогда прежде не задумывался, гражданин ли он. Однако и негражданином он себя не считал, Черепанов попал в точку. “Далась тебе эта бумажка! — сказал себе Звонарев. — Разве легче тебе стало жить, оттого что ты дал подписку гэбэшникам? Все равно они тебе не верят”. Придали Алексею уверенности и “пистолеты под мышкой” — почему-то даже больше, чем обещание Черепанова лично написать “бумажку”. Винтовка рождает власть, как говорил товарищ Мао.
— Ну что ж, коли так, пошли, — кивнул он. — А как вы меня так быстро нашли?
— Вы нас недооцениваете, — улыбнулся Сергей Петрович.
Убедившись, что за ними нет слежки, Алексей по дороге рассказал Черепанову и его спутникам, избегая лишних подробностей, что с ним происходило с момента отъезда из Москвы. История с “Лениным” вызвала у них улыбку, а когда Звонарев дошел до расправы с Кубанским, они разом остановились и выпучили на него глаза, а потом громко захохотали, не обращая внимания на прохожих (в том числе и коллега Кубанского Гонцов).
Всеми силами стараясь придать своему розовому лицу серьезность, Черепанов заявил: