Послышался какой-то шум. Алексей оторвал взгляд от блестящего бока чудовищной кастрюли, в которой зажарили гетмана с веселой фамилией, поглядел назад. Он почему-то был здесь один. Дверь в соседнее помещение была прикрыта. “Альберт Иваныч!” — позвал он. Никто ему не ответил. Звонарев вернулся в первую комнату. Здесь тоже никого не было, только нож-маятник слегка раскачивался.
— Альберт Иваныч!
— Да? — Шевельнулась какая-то портьера рядом с “Нюрнбергской бабой”, и показался Пепеляев. — Все в порядке, сейчас идем дальше.
— А где же Сергей Петрович?
— Его позвали к телефону. Он велел передать вам, что ему срочно надо быть в военной прокуратуре. По завершении экскурсии вы должны ждать его у выхода из музея.
— Ясно… А мы куда теперь?
— А вот сюда. — Альберт Иванович отодвинул завизжавшее по паркету “Кресло Моисея”, за которым оказалась дверка с табличкой “Запасный выход”. — Осторожнее, тут сразу лесенка.
За дверью была темнота. Пахнуло сыростью подвала. Пепеляев зажег фонарь. Он осветил узкую лестницу. По гулким железным ступеням они спустились на три пролета и уткнулись в новую дверь. Альберт Иванович достал из кармана дохи длинный ключ и с натугой отпер заскрежетавший всеми своими ржавыми частями замок. Уныло запела в петлях отворяемая железная дверь.
Они очутились в обыкновенном подвале, где было свалено все, что выкидывали из запасника: сломанные картинные рамы, покосившиеся шкафы без дверец, стулья-инвалиды, рассохшиеся столы и витрины для экспонатов, рваные папки и горы посеревших от многолетней пыли книг, плакаты и транспаранты давно отшумевших демонстраций, на одном из которых фонарь Пепеляева выхватил слова: “Построим через 20 лет основы коммунизма!”.
Электрический луч блуждал по загромождающему цементный пол хламу.
— Ага, вот, — сказал Альберт Иванович. — Подержите, пожалуйста. — Он сунул Алексею фонарь и стал расшвыривать связки пожелтевших газет с мелькавшими на них фотографиями Андропова, Брежнева, Хрущева, Маленкова, Сталина. На расчищенном месте открылся канализационный люк. Пыхтя, Пепеляев отодвинул тяжелую крышку и сделал приглашающий жест:
— Нам сюда.
— Куда? — откачнулся Звонарев. — В канализацию, что ли?
— Совершенно верно. Да вы не бойтесь: по канализации нам идти недолго. Брезгуете? А вот историки и археологи более терпимы в этом отношении. Видите ли: то, что мы роем под землей, нередко пересекает то, что рыли до нас. Давайте фонарь, я буду спускаться. Потом вы.
Альберт Иванович посветил в зловонную темноту люка. Открылись сочившиеся влагой красные кирпичные стены, в которые были вбиты железные скобы на довольно большом расстоянии друг от друга. Цепляясь за них, Пепеляев полез вниз. Глубина колодца была метра четыре. Достигнув его дна, Альберт Иванович посигналил фонариком.
— Давайте! Вам хорошо все видно?
— Хорошо, — пробурчал Алексей, мрачно размышляя о том, что залезть в какой-нибудь канализационный колодец он мог бы и сам, не платя десяти рублей. Он стал спускаться, осторожно нащупывая ногами скользкие скобы. Избитое тело сразу дало знать о себе.
— Попахивает, конечно, — бодро сказал Пепеляев, когда Звонарев оказался рядом с ним. — А все из-за того, что теплоцентраль проходит близко от канализационной трубы. Впрочем, можно не дышать носом. Прошу следовать за мной.
Они пошли вдоль рокочущих чугунных труб по сводчатому подземелью.
Желтое пятно пепеляевского фонарика плясало по шершавым стенам подземелья, по теплоцентрали, запелёнутой в грязную стекловату, по блестящей, как офицерские сапоги, трубе канализации. Под ногами чавкала какая-то грязь, что-то сочилось, но в целом было довольно сухо. Сначала они шли, выпрямившись во весь рост, потом свод понизился, пришлось идти согнувшись.
— Вот, обратите внимание, — сказал Пепеляев, осветив торчащий из земли обломок какого-то желоба, сложенного из плоских камней. — Что это, по-вашему, такое? Не знаете? А я видел похожие в Херсонесе. Это, милостивый государь, фрагмент античного водопровода. Говорил я вам: под землей эпохи пересекаются!
Коридор вильнул влево. Луч фонарика, толкнувшись поначалу в стену, выхватил из темноты запищавшие серые комочки с хвостами, которые покатились к противоположной стене и вдруг исчезли прямо в ней.
— Крысы, — прошептал Алексей.
— Совершенно верно! — подтвердил Пепеляев. — А куда они исчезли, как вы думаете? Ведь здесь же стена! Это значит, что мы с вами у цели. Любитель тайных ходов должен следовать за крысами.
Он подошел к тому месту, где предположительно исчезли крысы. Цементная стена здесь потрескалась в нескольких местах и обвалилась, а дыра была прикрыта куском ржавого листового железа. Оно прилегало к стене неплотно, и грызуны действительно могли проскочить в образовавшуюся щель. Альберт Иванович отдал Звонареву фонарь, надел вязаные перчатки и оттащил в сторону ржавый лист. Открылась неправильной формы треугольная дыра высотой около метра и около семидесяти сантиметров в основании. Из нее торчало какое-то тряпье, которое, когда Пепеляев потянул его на себя, оказалось рваным солдатским бушлатом. Посыпались песок, мелкие камешки, цементная крошка. Бушлат закрывал небольшую воронку в земле, в которую можно было просунуть разве что руку.
Пепеляев полез куда-то себе за спину, под тулуп, достал саперную лопатку и стал расширять ею воронку, шумно сопя. Вскоре штык лопаты глухо ударился обо что-то. Альберт Иванович встал на колени, запустил обе руки в дыру и вытащил оттуда деревянный круг с ручкой — вроде того, каким закрывают бочки с квашеной капустой.
— Посветите, пожалуйста, — сказал он Алексею и спустил ноги в лаз, упираясь руками в его края. Он, очевидно, был не очень глубок, потому что, когда Пепеляев оказался на дне ямы, голова его торчала над ней. — Давайте фонарь. Следуйте за мной.
“Вот гад! Предупредил хотя бы, что нужно переодеться! Сам-то в грязном тулупе!” Звонарев, стараясь не запачкаться, вслед за Альбертом Ивановичем спустился на руках в нору. Затем, нырнув головой под низкий, тяжко пахнущий могилой свод, он пошел, согнувшись, на свет фонаря.
— Перед нами вход в неведомое! — торжественно объявил Пепеляев. Он сидел на корточках перед стеной, сложенной из больших неотесанных камней. Два или три из них были вынуты из основания. — Добро пожаловать в Коридор истории! — И он полез на карачках в пробоину.
Алексей последовал за ним. Они очутились в кривом туннеле, вырубленном в скальной породе. На стенах были видны косые отметины от ударов киркой или каким-нибудь другим инструментом. Каменная кладка, через которую они пролезли, укрепляла, как металлический уголок на старом чемодане, изгиб туннеля в пласте земли. Здесь, как и в канализационном колодце, снова можно было выпрямиться во весь рост.
— Возраст подземного хода точно определить невозможно, — голос Альберта Ивановича звучал в подземелье гулко и страшно. — Нужен, как сами понимаете, не один десяток, а может, и не одна сотня лет, чтобы прорубать такие тоннели — даже в довольно мягком крымском камне. Но вот эта кладка, совпадающая по рисунку с мангупской — примерно шестого века от Рождества Христова. А вот пещерная церковь, — сказал Пепеляев, когда они прошли по коридору метров двадцать, — судя по ее схожести с храмом Андрея Первозванного в Инкерманском монастыре, может быть датирована восьмым веком. — Он достал из кармана тулупа еще один фонарь и протянул Звонареву. — Возьмите, чтобы лучше рассмотреть.
Лучи двух фонарей осветили выдолбленную в скале полукруглую пещеру со стенами грубыми и морщинистыми и низким, как бы прогибающимся сводом. В стене напротив входа был вырублен проем, который, очевидно, вел еще в одно помещение, по бокам от прохода чернели два маленьких окошка, а сверху был вырублен в камне крест с раздваивающимися и загибающимися концами, заключенный в круг.
— Царские врата, вход в алтарь, — пояснил Альберт Иванович. — Пошли посмотрим. Через левое окно скорее всего подавали в алтарь хлеб, вино, свечи и прочие атрибуты богослужения, а через правое принимали исповедь кающихся, потому что там, в алтаре, под окном — каменное седалище, очевидно, для священника. Алтарь всегда примыкает в пещерных храмах к восточной стене, так что благодаря ему мы знаем, где здесь, под землей, восток, а стало быть, и запад, и север, и юг. Видите плиту, выступающую из левой стены? Там захоронение — вероятно, священника или монаха. Обратите внимание на изображение рыбы на плите, увенчанное крестом, — древний христианский символ. Кстати, здесь, неподалеку, еще одно захоронение — более, что называется, массовое.