Ибо альтернативой восстанию — повторяю, при сохранении нынешнего положения — оказывается лишь нарастание уже и так принимающей угрожающие масштабы депрессии, утраты положительных ожиданий, а проще сказать — надежды. Вот, например, как распределились ответы на вопрос, заданный программой ТВЦ (25. 08. 05): “Какое будущее ждёт наших детей?” Светлым и радостным его видят лишь 3,8%, 14,5% полагают, что это зависит от нас; подавляющее же большинство (81,7%) видит его “тёмным и опасным”. Даже при неизбежной приблизительности этих цифр они, как и любой опрос, в общем верно отражают порядковые соотношения и выглядят просто устрашающими. Что до меня, то мне, пожалуй, ещё более страшной представляется готовность огромной части народа беспротестно смириться с таким будущим для своих детей. Если это не временная апатия и растерянность под ударами рушащих все основания исторической национальной жизни перемен, если это окончательная сломленность, свидетельство утраты собственных, исторически сложившихся и дорого оплаченных представлений о достойном устроении жизни — то впереди маячит нечто пострашнее восстания.
Ясно, что страна, находящаяся в подобном состоянии, отнюдь не способна к развитию, тем более к мобилизационному напряжению сил. А ведь именно его всё более настоятельно требует решение задачи вывода России из всеохватного кризиса, скрывать который уже не может никакой официозный “патриотический пиар”. Альтернативой же развитию является только деградация и всё ускоряющееся продвижение в стан государств-неудачников. И само появление такого оборота (а он ещё не худший среди других, также вошедших в широкое употребление не только среди журналистов, но и среди политиков самого высокого ранга) говорит о многом.
Ибо селекция того, что на модном сленге политкорректности именуется “мировым сообществом”, по сути и является неизбежным спутником глобализации, можно сказать, её необходимейшим инструментом. Ведь проблема, взятая в планетарном масштабе, не сводится только к неравенству жизненных условий или даже стартовых позиций вступающих в жизнь поколений, только к снятию самых вопиющих проявлений бедности и социального неравенства, сколь бы важным это ни было само по себе. В сущности, и само-то такое снятие, особенно когда — не знаю, с какой мерой искренности — его намереваются осуществить исключительно на путях благотворительности, по меньшей мере проблематично. Жутко и стыдно видеть в стране, разработавшей целую программу разрушения ещё не столь давно считавшейся лучшей в мире системы здравоохранения, становящиеся уже привычной рутиной телекадры: такой-то малыш (Ваня, Вася, Маша и т. д.) тяжело болен, ему требуется серьёзная, но, видите ли, очень дорогостоящая операция, и если не найдутся добрые люди…
Конечно, хорошо бы такие люди нашлись — и они, случается, находятся, причём далеко не всегда это самые богатые люди. Но ведь ещё Чехов в своих очерках о поездке на Сахалин, наблюдая страшные социальные язвы, заметил: “Я бы предпочёл государственное казначейство”. Предпочёл бы благотворительности, хотя она в дореволюционной России и по масштабам своим, и по нравственной и религиозной наполненности была не чета нынешней — и всё-таки оказалась недостаточной. Как недостаточной оказалась и на Западе, где в этой области к тому же давно и активно действовала католическая церковь. А потому реальным его ответом на альтернативу, мощно явленную миру Советской Россией, стало вовсе не наращивание благотворительности, как сусально пытаются внушить нам сегодня, а разработка того, что получило имя кейнсианско-рузвельтовской модели капитализма. Суть же её, в числе прочего, как раз и заключалась в признании социальных обязательств, социальной ответственности государства.
Россия нынешняя, стало быть, совершила какой-то чудовищный, гротескно-безобразный разворот в мировом историческом процессе. А упорство, с которым на панацее благотворительности настаивают и тогда, когда даже Всемирный банк в своём недавно (27 октября 2005 года) опубликованном докладе “Экономический рост, бедность и неравенство в странах Восточной Европы и бывшего Советского Союза” прогнозирует увеличение здесь разрыва между богатыми и бедными, могло бы даже выглядеть смешным, коль скоро речь бы не шла о вопросах слишком серьёзных. Порою просто о жизни и смерти. Особенно если, как то и предлагается в докладе, проявлениями бедности считать не только низкие пенсии и зарплаты, но также и невозможность доступа к хорошему жилью, нормальному медицинскому обслуживанию, качественному образованию, развитой инфраструктуре современной жизни, в том числе инфраструктуре транспортной. Данные о состоянии отечественного парка гражданских самолётов, теперь вот и Московского метрополитена, у всех на слуху. А что до медицинского обслуживания… По данным интерактивного опроса ТВЦ (от 24. 08. 05), 79,6% полагают, что их здоровью угрожает в первую очередь развал всей его системы, а неизвестные болезни назвали лишь 2,7%. Иными словами, тут уж не до мыслей о птичьем гриппе, тут возврат к социальным страхам едва ли не столетней давности.
Ясно, что решение подобных задач в общенациональном масштабе вообще находится за пределами благотворительности, а это возвращает нас к проблеме самой корневой — проблеме доступа к развитию. В современном мире он — для отстающих или уже безнадёжно отставших — становится всё более зависимым от степени лояльности той или иной страны к лидерам “золотого миллиарда”, их в той или иной форме высказанного согласия не препятствовать реализации фундаментальных стратегических целей “сильных мира сего”. И прежде всего — США.
Впрочем, как показали насыщенные самыми драматическими событиями годы, прошедшие со времени ухода с исторической сцены СССР и превращения США в единственную сверхдержаву, и лояльности может оказаться недостаточно там, где глобальные интересы потребуют ослабления, а то и вовсе разрушения той или иной страны, вчера ещё наивно почитавшей себя защищённым международным правом членом ООН. Этого — по крайней мере, в замысле — сообщества равноправных и равнодостойных наций. Обветшалый романтизм! Язык эпохи прогрессистских иллюзий, которая закончилась вместе с эпохой Ялты и Потсдама, с разрушением всего утверждённого после Второй мировой войны миропорядка. И, на мой взгляд, лукавит З. Бжезинский, внесший столь громадный вклад в достижение Соединёнными Штатами цели “ликвидации Ялты и Потсдама” (а именно такая ликвидация и была главной стратегической задачей “холодной войны”)1. В заглавие своей очередной книги он закладывает мысль, будто Америка всё ещё размышляет, в какую сторону ей направить свои стопы и как должным образом употребить — во благо человечества, разумеется, — свою не имеющую аналогов в мировой истории глобальную мощь.
Право, это можно было бы принять за шутку: кажется, сегодня никто в мире, в том числе и среди тех, кто по своим прагматическим соображениям поддержал действия США и во время первой войны в Заливе, и в деле разрушения Югославии, и в Афганистане, и снова в Ираке, не сомневается, что пресловутый выбор Америкой давно сделан. И это выбор в пользу мирового господства. Сделан, по сути, ещё при рождении. Так, Артур Шлезингер пишет без обиняков: “Соединённые Штаты — экспансионистская страна. За столетие после принятия конституции национальная территория США увеличилась более чем в четыре раза”. И это, подчёркивает он, конечно же, элемент “предначертанной судьбы” (Manifest Destiny). Да ведь ещё Дж. Вашингтон назвал новорожденную республику “поднимающейся империей”. И давно ли сам Бжезинский с едва скрываемым маской профессионального исследователя восторгом писал о разносящемся по всей планете победном марше американских легионов (употребив именно это слово, влекущее за собой цепь совершено определённых образов и ассоциаций)?
Сегодня, ввиду поднимающегося в мире вала — или, по выражению Бжезинского, “вируса” — антиамериканизма, потребовалась определённая мимикрия, потребовалось доминирование назвать лидерством, однако это ничего не меняет по существу. Да и было бы странно ожидать такой перемены как раз тогда, когда впервые в истории Соединённые Штаты действительно не имеют равновеликого соперника и являются единственной в мире сверхдержавой1.