— Почему Сорочье, дедушка?
— Кто знает, швилебо? Наверное, там сорока когда-нибудь утонула.
Были и другие варианты: Лесное, Кизиловая падь и даже Несторина лужа.
— Я же говорил — лужа! — обрадовался Ромка.
— Вот надо же! Найден вид тритона, не встречавшийся ранее в этих местах, но как угораздило его выбрать себе для жительства озеро, у которого нет приличного названия! Как теперь писать статью в «Юный натуралист»?
— А если Безымянное? — предложил Алик.
— Верно, Безымянное. Отличная мысль! Вроде бы и есть название, и в то же время нет его. В примечании же можно будет указать, что местные жители называют это озеро еще и Лесным и Сорочьим.
— И Несториной лужей, — напомнил Ромка…
Самое интересное открытие в этот день было сделано несколько позже. И сделал его на этот раз, как ни странно, Ромка.
— Ва! — крикнул он. — Солнце уже садится. Скоро темно будет.
Это было удивительное открытие Минасика, например, оно оглушило сильнее, чем всех других. Он даже уронил сачок.
Выходит, вторая смена в школе давно уже кончилась, а до города еще идти и идти. Хоть теперь и вниз, под гору, но все равно очень далеко. Значит, скрыть «шатало» ему никаким образом не удастся.
— Сколько нам еще осталось до дому? — спросил Минасик упавшим голосом.
— Посмотри на свою карту, — посоветовал Ромка.
Ромке что! Ему все трын-трава. Матери он не боится, бабки тоже, отец с работы придет поздно ночью, а утром, пока проснется, Ромка уже успеет удрать. Устраиваются же люди!..
Смотреть на карту Минасик не стал. И так все ясно. Они находятся возле заброшенного кладбища. Значит, идти еще часа два, не меньше.
Покрытые сухим лишайником могильные плиты в лучах заходящего солнца казались золотыми.
— «Здесь лежит дворянин»… — прочел Ромка. — Не поймешь, какое слово написано дальше… уезда… какого-то уезда, отставной поручик Чонкаев… 1851 год… Смотри, когда крепостное право отменили, он умер. От разрыва сердца, наверное.
В другое время Минасик не упустил бы возможности лишний раз уличить Ромку в невежестве. Но сейчас, когда солнце, точно издеваясь над ним, стремительно скатывалось к горизонту, Минасику было совершенна безразлично, на сколько лет ошибся Ромка: на десять, на двадцать или даже на сто. При чем здесь десять лет, когда он сам, не задумываясь, отдал бы пятнадцать всего лишь за маленькую услугу: пусть солнце вернется на то место, где оно было, когда, скажем, Ромка поймал первого тритона. Вернись оно, и можно будет успеть домой к концу последнего урока.
Но солнце, как известно, всегда соглашается выполнить только один-единственный приказ человека: встать утром точно в положенный ему час. В ответ на все остальные просьбы оно лишь улыбается. И, как сейчас показалось Минасику, насмешливо.
— Здесь лежит… — Ромка продолжал изучать надгробные плиты.
— Какое мне дело, кто лежит! — взорвался вдруг Минасик. — Вы-то почему сидите?! Вечер уже, темнеет, а они сидят! Вы что, вы ночевать здесь вздумали, да? С поручиком Чонкаевым?
И, не дождавшись ответа, Минасик почти бегом устремился вниз по тропе, подняв над головой сачок, словно знамя…
Обратный путь никому не принес никакого удовольствия. Минасик летел вперед, отставать от него не хотелось; так и мчались под гору, расплескивая из ведра воду.
В ведре находилось двадцать три тритона. Почти всех их поймал Ромка. Он вошел в азарт и никому не хотел уступать сачок.
— У! Что ты за человек? Я же лучше ловить могу, я уже научился. Смотри: р-раз! И там! Ма-ла-дец!..
Солнце еще не успело сесть, а темнота уже навалилась, тяжелая и непроглядная. В горах почти не бывает сумерек, ночь наступает сразу. Где-то, невообразимо высоко, помигивают звезды, света от них никакого, одна красота. Красота — это, конечно, хорошо, но свет куда нужнее, потому что тропа все время исчезала из-под ног, и Минасик уже дважды сваливался в какие-то ямы.
В конце концов они выбрались на гребень последней горы, и у них под ногами сразу, словно по команде, вспыхнул тысячами огней город.
— Ура! — хотел было крикнуть Ива и не крикнул. Уж больно хорош был разлив огней, зачем же кричать? Постой тихонько, посмотри, каков он, твой город, сколько горит в нем окон, сколько улиц бежит вслед за вереницей фонарей.
Даже Минасик остановился, завороженный видом громадной черной чаши, в которой грудой самоцветов переливались, вспыхивали, мигали, двигались огни…
Все, что произошло дальше, когда они вступили на Подгорную улицу, совершенно не соответствовало их тщательно разработанному плану.
Предполагалось незаметно проникнуть в старую кухню, взять портфели, спрятать походное оборудование и только тогда разойтись.