— Яволь.
— И не очень увлекайтесь шнапсом, малыши, впереди у вас еще работа…
Вальтер с Петцолдом пошли вдоль проводки, которая тянулась к выходу из штольни.
— Вы умело повели себя с этими юнцами, — сказал Петцолд. — Похоже, они верят вам как самому господу богу.
— Будем надеяться… — сухо отозвался Вальтер. — Итак, остается в силе исходный вариант схемы: первый взрыв заваливает штрек от начала и до конца, не затрагивая боковые отсеки. Таким образом, если у кого и возникнет вдруг идея заняться без нашего на то разрешения раскопками, то он, пройдя весь главный штрек, не заметит ответвлений.
— Почему бы нам тогда не ограничиться одним взрывом? Чем меньше грохота сейчас, тем, по-моему, безопасней.
Тупость Петцолда раздражала. Неужели в Берлине не смогли подыскать кого-нибудь посообразительней, черт возьми! Или хотя бы помолчаливее…
— Второй взрыв, да будет вам понятно, срежет склон, словно ножом, сомнет штольню и все, что сползет вниз, к самой дороге. Именно второй взрыв исключит само появление у кого бы то ни было идиотской мысли о раскопках. Вы согласны с этим?
— Да, пожалуй… — пробормотал Петцолд.
— Очень рад. Тогда давайте сюда конец кабеля и быстрее в укрытие!..
В ярком свете аккумуляторных фонарей штрек казался даже уютным. Особенно после двух рюмок шнапса.
И колбаса была великолепной. А сало так и таяло во рту! Нечасто приходится есть такое сало. Может, Гуго Майер и жрет его каждую субботу, но у него отец — владелец аптеки и, говорят, неплохо нажился на спекуляции медикаментами.
— За наших доблестных командиров! — Майер поднял над головой бутылку со шнапсом. Он был уже изрядно пьян. — За победу германского оружия! Хайль!
— Хайль! — грохнул в ответ хор голосов.
— Wir müssen siegen![55]
— Wir müssen siegen! — скандировало вслед за Майером полсотни глоток.
И только Нойнтэ молчал. От выпитого шнапса его мутило, колбаса казалась безвкусной и какой-то липкой.
— Солдаты! — продолжал ораторствовать Майер. — У нас еще целых двадцать девять минут. Этого вполне достаточно для того, чтобы не спеша повесить двух негодяев. Как раз в конце главного штрека, где валяются сейчас эти подонки, дожидаясь своей участи, я видел отличную перекладину под потолком. На ней мы и вздернем их.
— Вздернем!
— Предателя Траубе, — Майер поднял над головой руки, — я повешу сам, вот этими руками! А русского уступаю Нойнтэ. Это ведь он так ловко спеленал его, не так ли, друзья?
— Он! Молодец, Фриц Девятка! Вперед!
Все повалили из штрека.
— А ты чего же? — спросил Фрица Майер.
— Я солдат, а не палач, — ответил Нойнтэ. — Тот русский мог убить меня, но не убил.
— Вот и осел! Значит, ты убьешь его. Марш вперед! Я давно присматриваюсь к тебе, Нойнтэ!
Они были одни в узком проходе, ведущем к главному штреку. Рыжие глаза Майера тускло мерцали в свете фонаря.
— Я никуда не пойду, — сказал Фриц. — Ты свинья и палач! Знай, если убьешь Герберта и этого русского, я проломлю тебе череп.
— Вот как?! — взвизгнул Майер. — Еще один предатель?! Сейчас ты у меня…
Он не договорил, осекся на полуслове. Острый конец ножа ткнулся ему в живот.
— Иди и останови их. — Нойнтэ держал нож крепко; в узком проходе не изловчиться, не выбить его из руки. — Тебе никто не давал права выносить смертные приговоры, Майер. Я предупредил тебя и иду к командиру. Он будет решать, а не ты.
Нож больше не покалывал Майера. Он вытер рукавом взмокший лоб, скользнул по стене к выходу. Фриц шел следом, держа автомат на изготовку.
— Они идут! — испуганно шепнул Герберт Минасу. — Слышишь, они идут!
— Слышу. Пусть идут... Ты не бойся их! Их нельзя бояться. Стыдно.
— Они убьют нас! Я знаю Майера. Это он нашел у меня листовку...
Привязанные друг к другу, спина к спине, они сидели в самом конце главного штрека, возле сваленных грудой вагонеток. Стянутые телефонными проводами ноги затекли, и любое движение причиняло боль.
Минас чувствовал, как время от времени вздрагивает спина Герберта.
— Нельзя плакать! — сказал он. — Ты же солдат, Герберт!
— Мне страшно…
— И мне страшно. Но плакать нельзя. Они не должны видеть, что кто-то из нас заплакал… Тебе сколько лет?
— Пятнадцать… Почти…
— Ты правда решил перейти к нам? Для этого спрятал листовку?
— Да… Мне очень захотелось домой, когда я услышал того… который говорил от вас. Он немец, и я поверил ему. Он ведь немец?
— Немец. Его зовут Карл Зигль. Запомни, Герберт, это имя, он замечательный человек, Карл Зигль. Его родители были коммунистами. Их казнили ва… — он хотел сказать «ваши», но поправился: — Их казнили гестаповцы.