-- А! -- воскликнул Клокчин, -- вероятно, он украл ее в один из своих визитов.
-- Вы могли обронить и сами...
В первый раз Клокчин как будто смутился, но только на мгновенье. Он слегка поднял брови и сказал:
-- Я сам? Каким образом?
-- В одно из посещений его логова, -- ответил Верстовский и почувствовал торжество, видя во второй раз его смущение.
-- Я? У него? -- повторил Клокчин.
Обычная манера, когда человек не может найти быстрого ответа.
-- По крайней мере, Гвоздев показал, что вы посещали его в его логове!
-- А! -- протянул Клокчин и деланно улыбнулся. -- Действительно, я однажды набрел на его жилище и попросил показать мне дорогу.
-- И после этого наведывались.
-- Ну, уж этого не упомню, -- с явной враждебностью ответил Клокчин и взялся за шляпу, -- все-таки я рад, что моя спичечница отыскалась. Вы позволите?..
Верстовский встал.
-- К сожалению, я не могу вам ее возвратить...
Клокчин выпрямился.
-- Почему?
-- Потому что я приложил ее к делу...
Лицо Клокчина дрогнуло; глаза сверкнули, но он только холодно улыбнулся.
-- Ваше право, -- сказал он, -- хотя недоумеваю, в качестве какого доказательства оно будет фигурировать в деле? -- Он пожал плечами и поклонился. В одной руке у него была шляпа, в другой -- палка.
Верстовский заложил руки за спину и ответил поклоном, сделав едва заметный шаг к двери.
Клокчин вышел. Верстовский опустился в плетеное кресло.
"Он! Иначе бы так не менялось его лицо и он не пришел бы в такую ярость! Но что делать дальше? Как обличить его", и Верстовский в злобном отчаянье чувствовал, что стоит словно перед каменной стеной.
* * *
Клокчин уехал в Петербург, а оттуда в имение, но Верстовский чувствовал в нем врага, готового во всякое время дать отпор и перейти в нападение.
Верстовский, пытаясь найти хоть слабый след, несколько раз передопрашивал Гвоздева и тот повторял свой рассказ почти, как заученный.
-- А эту вещь ты когда украл? -- спросил Верстовский, показывая спичечницу.
Гвоздев совершенно искренно изумился.
-- Никогда не крал.
-- А знаешь чья?
-- Господина Клокчина. Раньше у них был фитиль высунут. Шнурком. Очень знаю.
-- А знаешь, что ее я нашел у тебя же в шалаше.
Лицо Гвоздева вдруг осветилось.
-- Не иначе, как обронил. Подбрасывал часы эти, торопился и вот.
Верстовский был убежден в том же, но сказал:
-- Недаром ты по тюрьмам учился.
-- Как вам будет угодно, -- уставшим голосом проговорил Гвоздев.
Верстовский почувствовал, что никогда он не будет в силах предать его суду.
* * *
В тот же день он получил запрос от прокурора о положении дела.
Долго подготовлявшееся решение сразу сложилось в уме Верстовского.
Наблюдение человеческой преступности утомило его душу. Год от году он все более тяготился должностью следователя, и теперь это дело переполнило меру его терпения.
Обличить истинного преступника он не умеет, предать суду невинного выше его сил.
Он послал на другое утро заявление о болезни с просьбою назначить заместителя и словно успокоился.
Два дня спустя на его место приехал молодой человек, кандидат на судебную должность.
Принимая дела от Верстовского, он с юношеским оживлением говорил ему:
-- Я считаю должность судебного следователя одной из самых благородных в служении обществу. Раскрывать преступление, обличать преступника и предавать его во власть правосудия.
-- Я так же думал, -- сказал Верстовский, -- но преступления, раскрываемые нами, и раскрывать не надо, -- они так просты и явны. Обличать преступника в том, что он всыпал полфунта мышьяка в похлебку ближнего или ограбил на реке, или поджог лавку, увезя из нее товар, -- просто до пошлости. Те же преступления, которые должны бы поразить ужасом, которые выполнены не жалким вором или нечаянным убийцей, а хорошо обдумавшим свое дело, -- те никогда не откроются нами. И, поверьте, нераскрытых преступлений неизмеримо большее количество, чем открытых; наказанных и обличенных преступников неизмеримо меньшее количество, нежели гуляющих на свободе и издевающихся над правосудием.
-- Я другого мнения, -- возразил юный кандидат прав, -- преступления раскрываются всегда, хотя бы через 10 -- 15 -- 20 лет. Раскрываются самые обдуманные, так сказать, артистические. Возьмите Гилевича, О`Бриена де-Ласси... Как ни будь тонко задумано преступление, нельзя предвидеть все случайности, и на них преступник всегда попадается.
-- Это потому, что мы знаем только раскрытые преступления. Сколько, я уверен, схоронено жен и мужей, отравленных мужьями и женами. Сколько сожжено домов ради страховой премии, сколько пропавших без вести людей в действительности убитых и ограбленных! И то, что попадается нам, это -- только отбросы общественной преступности.