Было ещё несколько поворотов судьбы. При взгляде в прошлое всё походило на повторяющийся узор с одним и тем же алгоритмом. Как только Витя превышал средний уровень профессиональных возможностей, — падал на «зеро», «ноль», «пожар» в той невидимой игре «монопольке», какую играл неведомо с кем.
Это нервировало…
Он читал книги о том, как стать удачливым, разбогатеть, сделать карьеру. В чём дело? Как выбираются из этой трясины? Почему другие, ничуть не более одарённые, чем он, зарабатывали на хлеб легко именно музыкальным своим ремеслом? И что хочет сказать Господь этой постоянно повторяющейся альтернативой — удовольствие от работы или деньги? Почему, зачем ему дан дар, который нельзя использовать и на одну тысячную?
Он пытался плюнуть на свой дар ещё в стране исхода. Не тут-то было! Сам не гам и другим не дам. Талант ли, способности ли — не перчатка, не выбросишь в ближайшую урну. Самому легче выброситься в окошко.
Был у Вити знакомый подпольный миллионер. Крёстный отец местного разлива, с фиксой и золотой печаткой. Пенсионер. Фотограф. Витя чинил ему скромную, грязноватую мебелишку. Даром, разумеется.
Когда попросился к старичку в напарники, тот сразу не поверил:
— Такой, простите, музыкант… Такой знатный, такой молодой… С такой женой и детками… Зачем вам тесная лаборатория, где я похоронил себя?
Но, узнав, сколько Вите платят в театре, столичном и академическом, Лазарь всё понял.
— Да… — И послал Витю тут же в командировку. В дальнее Подмосковье и близлежащие сельские районы Ивановской, Ярославской, Владимирской областей. К той поре в фотобизнесе было уже тесновато и на столичном асфальте рубли не росли.
— Фотограф приехал! — кричали оборванные и косноязычные деревенские дети. Это значило, что и глубинка осваивалась интенсивно.
Лазарь платил щедро. Никогда они с Манькой не жили так вольно. Не считали дни до зарплаты, не выбирали на рынке, что выгоднее и дешевле. За такие-то деньги можно закрыть глаза и не видеть кривые заборы и кишащие белым червем деревенские туалеты. И уши другой бы заткнул, чтобы не слышать скрипящий голос одинокой, всеми брошенной бабки, сующей слюнявые, считаные-пересчитаные трояки и пятёрки:
— Сыночка моего увеличь городского, на визитке не видно, какой красавец.
— Я его лучше заново щелкну. Когда приедет.
— Так не приезжает. И адреса свово не шлёт.
Или того хуже:
— Убит в Афгане. — И как присловье: — Дров нет, поросёнок пал…
Стали ему сниться все эти лица, как иному снятся ягоды или грибы после долгой лесной охоты. Рябью в мозгу: детские, не освещённые ни радостью, ни мыслью; родительские, молодые, но уже смятые пьянством; и старческие, смиренные или злые, не знал он, какие лучше.
Просыпался Витя, а лица, каких боялся, всё стояли и стояли перед ним. И надо было снова ехать, надо. Но однажды Манечка твёрдо сказала: «Хватит фотографий. Будем жить на зарплату!»
Она сама всё уладила в театре. Витю взяли на прежнее место за небольшой сувенир кадровичке: флакон французских духов арабского происхождения. Не оформили даже временное отсутствие как прогул. И стаж не прервали, что было важно для Маниных родителей в то, ещё советское, время. Они переживали его метания и не могли понять, серьёзный или не очень серьёзный человек их зять.
Если б ты знала, если бы ты знала,
Как тоскуют руки по штурвалу…
В Израиле Витенька ни разу не вспомнит ни о березках, ни о рябинках. И скажет, что ностальгия — выдумка коммунистов. Но правая рука его каждую секунду помнила легкую ношу, которой не было.
Стоя под дождём в аэропорту имени Бен-Гуриона без привычного чемоданчика, Витя каждый миг ощущал отсутствие кларнета. Фантомная инвалидная навязчивость почему-то проявлялась в образе развёрзнутой грудной клетки нараспашку с пустотой внутри, и это было противно.
Грустно оказаться в аэропорту в пору самого крепкого тёплого сна — на рассвете. Тоскливо даже. А если за стеклянными стенами идет февральский дождь и всё тебе там, под дождем, чужое, то и вовсе тошно. Рядом возятся плохо одетые дети олимов с Урала; вздыхают и тяжко дышат нервные, снятые с насиженного места старики; недоспавшие чиновницы лениво стараются превратить случайно оказавшихся в одном «боинге» людей в организованную и послушную команду.
«Государство Израиль приветствует вас…
Вы не эмигранты… Вы вернулись к себе домой… Получите документы и чеки…»