Ничего фантастического в этом плане нет,— добавил он спокойно, но категорически, словно догадываясь, какое впечатление произвело на меня его предложение. — Но надо торопиться.
Минуту спустя Вит стоял по ту сторону перегородки.
Я был настолько ошеломлен, что далее не возражал Виту. Умолк и он, но не надолго.
— Это надо сделать и можно сделать, — настаивал Вит. — Кружок портных изготовит обмундирование, жестяники — бляхи на шапки, военные подготовят «полицейских» или «жандармов».
Я отдавал себе ясный отчет в трудности и опасности этого дела (Варшава была тогда на военном положении), но сознавал вместе с тем огромное значение успеха.
— Попытаемся.
Вит только и ждал этого заявления.
— Я уверен в успехе, — сказал он на прощание.— Да, еще одно: смертникам об этом ни слова. Их волнение может провалить дело.
С этим я согласился, и мы попрощались.
В этот же день я доложил на заседании Центрального комитета о своем свидании с Витом. Меня выслушали не перебивая, но, узнав, в чем дело, подробностями уже не интересовались — до такой степени это казалось всем фантазией.
— И это предлагает Вит?— недоверчиво спросил степенный Ян, один из виднейших членов Центрального комитета.
Но неожиданно для всех проект Вита горячо поддержала присутствовавшая на заседании Анна.
— Это не так фантастично, как на первый взгляд кажется, — заявила она спокойно.
С мнением Анны считались. Ее заявление всеми было понято, как предложение участвовать в этом деле.
— Во всяком случае нужно попытаться, — настаивал и я в ответ на скептические улыбки других членов Центрального комитета.
Дел было много, и они, чтобы отмахнуться от этих, по их мнению, фантастических планов, решили поручить выполнение их нам.
— Попытайтесь. Предлагаю, — заявил Ян,— возложить это дело на Болеслава (мой тогдашний псевдоним) и Анну и отпустить на это необходимые средства.
— И пусть нам время от времени докладывают о ходе дела, — вставил другой член Центрального комитета.
— Незачем, — отмахнулся Ян. — Предоставим это на их усмотрение.
Все предусматривающая Анна потребовала, чтобы нас, пока дело не будет доведено до конца, освободили от других партийных работ.
Это уже менее пришлось по вкусу, но все же было принято:
Мне трудно передать, что я в этот момент переживал. С одной стороны, в Павьяке томились в заключении десять человек, приговоренных к смерти, жизнь которых зависела от того, удастся ли их увезти; с другой — для этого надо было такое же число находившихся на воле активных и самоотверженных партийцев подвергнуть такой же опасности и дать возможность правительству в случае неудачи вместо десяти виселиц воздвигнуть двадцать. А что, если они, уже проникнув в тюрьму, очутятся в западне, тюремные ворота закроются за ними, и они даже с оружием в руках не смогут из этой западни вырваться, так как, кроме тюремных надзирателей и караульных, при первом же выстреле тюремный двор заполнят сотни солдат?..
Варшава была в то время на военном положении. На каждом перекрестке выстроены цепи солдат, по улицам днем и ночью шмыгают казаки.
Повидимому, об этом думала и Анна.
Сидеть больше на заседании было незачем, и я поднялся, чтобы уйти. Анна очнулась.
— А где и когда мы встретимся?
— Сегодня у вас, в восемь часов вечера.
Мне надо было наедине продумать весь план, и я поторопился уйти.
Вит, собственно говоря, дал лишь наметку плана. Самый план предстояло еще выработать, предусматривая при этом даже мельчайшие детали. И вот первое, что составляло основу плана, — бумага за подписью обер-полицмейстера. Сама подпись нас не смущала: нам не раз приходилось ставить подпись обер-полицмейстера на паспортных бланках; в этом мы уже набили руку. Но на каждой бумаге должен быть исходящий номер. Смотритель тюрьмы получал каждый день пакеты от обер-полицмейстера. Если номер на нашей бумаге не будет соответствовать номерам на полученных им бумагах, это может возбудить сомнение, он снесется по телефону с полицией, и из-за этой мелочи может все провалиться.
На свидании с Анной я ей указал на это затруднение.