А в перилах на крылечке
Мастер вырезал колечки,
Завитушки да цветки
И раскрасил от руки.
В терему резные двери,
На дверях цветы да звери.
В изразцах на печке в ряд
Птицы райские сидят.
За переднею палатой
Спальня в горнице богатой,
И постель там высока,
Высока до потолка.
Там перины, одеяла,
И подушек там немало.
И стоит, покрыт ковром,
Ларь с хозяйкиным добром…
Вот, читатель мой, давай-ка
Мы заглянем в теремок.
Кто хозяин и хозяйка?
Кто палаты строить мог?
Чья шкатулка красной меди
Скатным жемчугом полна?
Чьи амбары и подклети
Распирает от зерна?
Вот он — «сам» с «самой» — супругой.
Посмотри сюда скорей,
Как расселись полукругом
Пять боярских дочерей.
И «сама», любуясь ими,
Речь ведёт о сватовстве:
Мол, с невестами такими
Редки семьи на Москве.
Все дородны, ладны, сыты,
Все разубраны в шелка.
«Сам», сопя, молчит сердито,
Щиплет бороду слегка.
Что-то нынче «сам» не в духе,
Он стоит, глядит в окно.
(При таком огромном брюхе
Сесть, конечно, мудрено!)
Он глядит, «самой» не внемля,
Как согретую весной
Для хозяев пашет землю
Мужичишка крепостной.
У хозяина их много:
Двести, триста, восемьсот…
Он следит за ними строго,
Как скоту, ведёт им счёт.
Чтоб они весь век трудились
На него, его рабы,
Умирали и родились
В нищете курной избы.
В этих избах печи были
Без трубы, не как теперь,
Их «по-чёрному» топили —
Дым клубился в окна, в дверь.
Трудно жили крепостные,
А зимой, в холодный год,
В избы «чёрные», курные
Приводили даже скот…
Землю пашет мужичишка
На господской полосе,
У такого нет излишка
Ни в одежде, ни в овсе!
Брат его — затейник тонкий,
Мастер русского резца,
Это он точил колонки
Для господского крыльца.
Зять его — художник ценный,
Доверяют лишь ему, —
Он расписывает стены
У хозяйки в терему.
А живут по-скотски оба,
Этих некому жалеть —
От младенчества до гроба
Либо окрик, либо плеть!
Вот какой тогда была
Крепостная кабала.
КАК В МОСКВЕ УЧИЛИСЬ, ЧЕМ В МОСКВЕ ЛЕЧИЛИСЬ
Учился ль в детстве грамоте
Крестьянин-мужичок?
Ему ль букварь показывал
Указкою дьячок?
Была наука в древности,
Но не для всех детей.
Учил тогда лишь избранных
Церковный грамотей —
Сынков боярских, княжеских,
Купеческих сынков,
Но не детей работников,
Холопов, мужиков.
И книги были древние,
Что дьяк писал рукой.
Меж этими писаньями
Остался «Домострой».
И в этой книге полностью
Рассказано о том,
Как лучше дом налаживать
(Тем, кто имеет дом!),
Как жить, чтоб в доме выросли
Богатство, слава, честь,
Как кладовые пользовать
(Когда запасы есть!),
Как шить бельё, как мыть его
И как варить обед,
Как летом мех укладывать
(Тому, кто в мех одет!),
Как охранять имущество,
Борясь в пожар с огнём,
И как детей воспитывать —
Наказывать ремнём…
Ну, словом, всё, что надобно,
Чтоб жизнь была легка,
Но только не для бедного,
Простого мужика.
Ему и книг не надобно
(Читать он не умел)
Про то, как дом налаживать
(Он дома не имел).
А как ремнём наказывать
Ребёнка своего —
Наука немудрёная,
Пороли самого!
Коль не запорют до смерти
И будет жив холоп,
Сотрёт знахарка в снадобье
Полынь, репей, укроп,
С гусиным жиром выпарит,
С головкой чесноку,
Положит ночью тёмною
На раны мужику…
В лесах, в лугах, на просеках
От ранней от весны
Целебные растения
Сбирали ведуны.
Сушили их на солнышке
И в избах на печах,
Чтоб цветик не осыпался,
Чтоб корень не зачах.
Леченьем баня славилась
У русских мужиков,
Что «пар костей не ломит» —
Осталось от веков.
Застынет ли на холоде,
Уйдя по грудь в сугроб,
Иль зашибётся где-нибудь
Крестьянин иль холоп,
На то совет испытанный —
Лечь в баньке на полок
Да с веником берёзовым,
Чтоб пар под потолок!
А были заговорницы,
Что приходили в дом
Лечить больных заклятьями
И разным колдовством.
Велят смотреть болящему
На месяц молодой,
На уголь дуют тлеющий
Иль шепчут над водой:
«Тьфу! Тьфу! Уймись, трясовица!
Уймись, ломота! Сгинь!
Тьфу, пропасть окаянная!
Аминь! Аминь! Аминь!..»
Прошла пора знахарского
Леченья на печи,
Народу служат преданно
Учёные, врачи.
Но… медицина древняя
До наших дней жива.
Цветы, коренья, ягоды,
Целебная трава,
Шиповник, мята, ландыши,
Бессмертник, и шалфей,
И корень валерьяновый —
Великий чародей.
Они наукой признаны,
Их польза велика.
Они с народной мудростью
Остались на века.
ЧТО НЕГЛИННАЯ РЕКА ПОВИДАЛА ЗА ВЕКА
За Москвою, за столицей,
В роще Марьи молодицы
Начинался ручеёк.
Он шумел, журчал, струился,
Он с Напрудной речкой слился
На лужайке — Самотёк.
И, не ведая покоя,
Зажурчал ручей рекою,
Что Неглинкой назвалась
И своим путём-дорогой,
До Москвы-реки широкой
Через город пробралась.
Уж не так чтоб очень длинный
Был тот путь реки Неглинной —
Не в пример Десне, Протве,
Всё ж Неглинная немало
На своём пути видала,
Протекая по Москве.
Протекала под Сущёвом,
Под большим селом дворцовым,
Где пахали по весне,
Скот водили, пряли, ткали
И доходы собирали
Государевой казне.
И вечернею порою
На Неглинку к водопою
Звал жалейкою пастух
Из приволья пастбищ мирных
Всех овец, баранов жирных,
Всех бурёнок да пеструх.
Напоив стада собою,
Воды лентой голубою
Звонко пели, а потом
Протекали, не журчали
Мимо берега печали,
Где стоял «убогий дом»,
Дом для странников бездомных,
И слыхала речка, скромно
Протекая меж коряг,
Как на кладбище звонили,
Неизвестных хоронили —
Нищих, пришлых да бродяг.
А в столице нашей юной
Нынче площадью Коммуны
Это место мы зовём.