— Нет, я не хочу, не хочу! — кричал Майк, но его руки неожиданно начали действовать сами — они распустили ремень на брюках, расстегнули «молнию», вот эти еще недавно бывшие послушными владельцу руки спускают плавки, несмотря на бешеное сопротивление Майка. Вот правая рука берет со стола нож, такой холодный, такой острый… Левая рука, предательница, оттягивает сморщившийся, словно пытающийся спрятаться мужской аппарат…
Майку показалось, что Идол смачно облизнулся. Нож коснулся кожи. Майку удалось извернуться, крови не пролилось, возникло только омерзительное чувство прикосновения острого. Но вот ужасный нож пошел на второй заход…
— Не-е-ет! — закричал Майк, крутя головой, дергая плечами и извиваясь всем телом в тщетных попытках увернуться от кошмарного орудия пытки.
— Вот он, извращенец! — услышал Майк сверху девичий голос. — Это он!
Через пару секунд в подвал ворвались два здоровяка в бронежилетах. Где Маняша ухитрилась так быстро найти милиционеров, осталось загадкой…
— Точно, смотри, Павло, он себе уже почти все хозяйство отрезал! — удивился один из оперативников.
— Да нет, только начал, — отозвался другой, заламывая Майку кисть руки с жертвенным ножом.
— Совсем эти детишки с ума посходили!
— Это все дискотеки, компьютеры…
— Вы спасли меня, спасли! — воскликнул Майк и бросился обнимать милиционера, благо руки вновь начали ему подчиняться.
— Точно, извращенец. — Оперативник брезгливо оттолкнул от себя Майка. — Ну-ка, пошли, парень!
— Да, да, быстрее отсюда! — заскулил Майк.
— Штаны-то натяни!
Застегивая брюки, Майк заметил, что Идол не только помалкивает, не только не светится, но и вообще стоит себе тихонько, как будто он здесь совсем ни при чем!
— Он сам с собой разговаривал, на разные голоса, — ябедничала Маняша, — хотел меня в жертву принести, уж не знаю, что это такое, но точно — ничего хорошего!
— На попытку изнасилования не потянет, — задумчиво произнес первый оперативник. — Ни эрекции, ни следов спермы.
— Да просто псих! — заключил второй.
— Точно, точно, в психушку его! — поддакнула Мисс Глубокая Глотка. — Пусть его там доктора покрепче привяжут!
Через две недели Майк вернулся из дурдома. С каким-то маловразумительным диагнозом, который даже на отмазку от армии не сгодился. Короче — здоров. Дела на него тоже заводить не стали…
Вернувшись, Рыжий Майк обнаружил, что все-все из его подвала растащили. Кто спер Идола, Майку так и не удалось выяснить. Сосед дядя Толя, торговавший на рынке, припомнил, что видел иностранца, проносившего мимо дяди Толиного места какую-то старую статуэтку с отбитыми крыльями — видно, купленную там же, на рынке…
Зато Маняша после того случая быстро расцветала. Теперь за ней закрепилась слава первой красавицы на деревне, как-никак хотели в жертву принести, да только принцы спасли. Кажется, ее даже пригласили на какой-то конкурс — то ли большеногих, то ли длиннобюстовых…
Дмитрий Колосов (Дж. Коуль)
ЧЕРВЯЧОК
Пещера была наполнена сумраком, сыростью и гнилостной вонью — именно так и должно пахнуть логово дракона. Рыцарь слез с коня и пристально всмотрелся в темноту, наполненную бесконечностью и безмолвием. И еще — опасностью, сочащейся из-под земли едва приметным дымком испарений. Чуя эту опасность, конь боязливо прядал ушами и пытался встать на дыбы. Крепкая, закованная в металл рука человека мешала ему сделать это.
— Тише, Гаместрион! Тише!
Жеребец покосился на человека лиловым глазом. Дурацкое имя Гаместрион ужасно раздражало его, конь предпочел бы зваться более коротко и со вкусом, ну, скажем, Король или Граф, но, увы, они говорили с хозяином на разных языках и не могли понять друг друга. Выражая свое недовольство, конь принялся бить копытом. Тяжелый доспех порядком мешал рыцарю, но он все же изловчился и накинул на передние ноги коня путы.
— Вот так-то лучше! Подождешь меня здесь. Лужайка в твоем полном распоряжении. Ну а если со мной что-то случится, думаю, у тебя хватит ума и изворотливости убраться отсюда.
Сняв притороченное к седлу копье, рыцарь воткнул его в землю и принялся отвязывать щит. Имевший форму усеченного сверху ромба, тот был разделен на четыре равные доли. На одной из них был изображен двуручный меч, увенчанный серебряной короной, — признак рода, на другой — тихая гладь озера, символизировавшая имя, на третьей красовалась роза — признание в любви прекрасной даме. Что изобразить на четвертой, рыцарь еще не придумал, и потому она была закрашена в черный цвет, что вовсе не символизировало смерть. Признаться, рыцарь был неисправимым оптимистом. Даже перед лицом такой страшной опасности, какой он подвергался сейчас.