С авторской точки зрения, они, скорее, разумные птицы. Но — не летающие (это «утраченное умение»); но — с сохранившимися когтями на передних конечностях; но…
Это как раз наш контингент. Видимо, многие динозавры в той или иной степени были покрыты перьями, могли совершать длинные «порхающие» прыжки. Это умение можно и утратить. А вот тот, кто по-настоящему летал, даже лишившись перьев, ни когти не вернет, ни разумным не станет. У птиц настолько лимитирован вес, что увеличенный мозг — не для них; спустившись с неба, они могут вырасти — но так ли умен, допустим, страус? Во всяком случае, пришельцы Лукьяненко описаны не менее достоверно, чем уриане из «Богов войны» Ж. Клейна, вплоть до особенностей психики, которая делает их чужее всех Чужих. Этакие «вервольфовичи», нечто среднее между орлом и гигантским петухом — с соответствующими, чуждыми человеческим взглядами на проблемы контакта, войны и мира…
Вот такое могло быть. А возможно, было? Возможно, даже есть и сейчас? Что-то уж больно «завроиден» облик разного рода пилотов НЛО, начиная с Массачусетского… то есть Росуэллского инцидента!
Но это уже совсем другая история.
Requiem Одиссею Лаэртиду
Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи;
Старца великого тень чую смущенной душой.
I. Introitus
Это не пьеса, это поэма — просто любовь: тысяча первое объяснение в любви. Казанове.
Неведомо по какой причине, но отчего-то при чтении книг Г. Л. Олди в душе всегда начинает звучать музыка. Может быть, потому, что многие произведения этого авторского дуэта напоминают оперу — величественный эпос с титаническими характерами и бурными страстями так и просится в основу либретто. Так, при чтении романа «Герой должен быть один» слышались звуки увертюры к опере М. И. Глинки «Руслан и Людмила» и марша из «Аиды» Д. Верди, «Рубежа» — хора евреев из «Набукко» того же автора, «Маг в Законе» — вообще смесь из «Боже, царя храни», «Дубинушки» и «Отцвели уж давно хризантемы в саду».
С первых же строк «Одиссея» зазвучала увертюра «Рассвет на Москве-реке» из оперы М. П. Мусоргского «Хованщина». Однако дальше ее постепенно сменили и вытеснили звуки моцартовского «Requiem» — «Вечный покой» (или лучше по-русски — «Вечная память»). Да, именно вечная Память. Это слово навязчивым рефреном звучит на протяжении всего романа, заставляя вновь и вновь возвращаться к отдельным вспышкам чужих воспоминаний, воскрешать из глубин сознания свои собственные.
Прошло более трех тысяч лет со времени, когда навечно успокоилась неугомонная душа Одиссея Лаэртида. И почти три тысячи с той поры, когда слепой аэд Гомер сложил свои вдохновенные песни о хитроумном муже. Так много. За это время столько воды утекло, столько родилось и умерло новых героев, государств, религий. Как писал Г. Р. Державин:
Вдохновенный певец Фелицы ошибся. Из правил всегда есть исключения. Так произошло и с Одиссеем. Царь маленькой Итаки продолжает привлекать любопытство, вызывать сочувствие, восхищение или негодование. Странник при жизни, он и после смерти остался вечным скитальцем, вновь и вновь то тут, то там возрождаясь к жизни вдохновением и воображением новых и новых прозаиков, поэтов, драматургов. Книга Г. Л. Олди «Одиссей, сын Лаэрта» — это не роман, это песня (вернее, двенадцать песен) — просто любовь: тысяча первое объяснение в любви Одиссею.
II. Kyrie
Похоже, что критики преждевременно похоронили цикл «Люди, боги и я», утверждая, что в «Нам здесь жить» Олди благополучно его завершили. «Одиссей» является несомненным продолжением названного цикла и в то же время сиквелом романа «Герой должен быть один». Хотя это и вполне самостоятельное произведение, но некоторыми нитями (мотивами, эпизодами да и духом, пафосом) оно связано с книгой о Геракле. Боги хотят завершить начатое — извести на земле последних представителей смешанной расы, имеющих «серебро в крови». По сути, своих детей и внуков, которые могли бы претендовать на места в сонме бессмертных. Но на Олимпе и без того тесно. И Глубокоуважаемые развязывают Троянскую войну, в мясорубке которой должны перемолоться потенциальные конкуренты. Очень больная тема для современности, когда мы являемся очевидцами гибели сотен вот таких же точно молодых и сильных ребят в жерновах бессмысленной бойни. И видим торжество небожителей-олигархов, греющих руки на чужой беде.
Олимпийцы у Олди выписаны вполне канонически. Именно такими их и представляешь. Прекрасными и бессердечными, абсолютно равнодушными к человеческим судьбам. «На меня ему смотреть, ясное дело, зазорно, — думает об Аполлоне Одиссей, — мимо щурится, поверх головы. Губы кривит с усталым презрением: надоело все презирать, а куда денешься? Скулы высокие, переносицы нет: прямой нос в одну линию со лбом. Кудри до плеч, плечи вразлет, осиная талия, узкие бедра — загляденье. Кифара и лук, лавр и дельфин». Что-то еще пытается сделать для людей неугомонный Гермий-Пустышка. Но с оглядкой. Вдруг, кто из старших увидит — беды не оберешься.
Примечательно, что в отличие от «Героя» в «Одиссее» Старшие не появляются. Мы только узнаем из уст младших богов о воле Зевса, о его отношении к тому или иному событию, о решениях сонма небожителей. Это и естественно. Ведь все эти желторотые одиссеи, менелаи, диомеды и в подметки не годятся могучему Алкиду. С ними управится и молодежь. И тем неожиданнее то, что едва-едва оперившиеся юнцы все же смеют дерзить богам. Знать, чувствуют они в себе какую-то неведомую олимпийцам силу. Ее же, эту Силу, чует в Одиссее и Эрот — сам олицетворение древней, еще от Хаоса полученной мощи. Видимо, не случайно он передает частицу своего умения рыжему наследнику басилевса Итаки. Умение это не раз придет на помощь Лаэртиду в трудную минуту.
И все же при чтении страниц, посвященных отношениям богов и людей, иногда испытываешь недоумение. Как-то трудно абстрагироваться от христианского представления о боге как о высшем разуме, всевидящем и всезнающем. Неужели богам не открыто грядущее, не ведомы сердца и помыслы людей, что они, как презренные торгаши, заключают с людьми сделки, договоры? Оказывается, уверяют Олди, не открыто и не ведомы. Глубокоуважаемые лишь немногим отличаются от людей. И никакие они не бессмертные. Просто живут несколько дольше, чем человек, и поэтому их уход в небытие не так заметен. Их даже можно ранить, а если с умом использовать яд лернейской гидры, то и…
В первой книге романа есть поразительная сцена, вызывающая довольно противоречивые чувства: торга Одиссея и Афины наутро после ночи их совместной любви.
«— Ты умница, милый, — повторила она, укрепляя узел на затылке. Грудь поднялась, вызывающе грозя небу темными, лиловыми сосками. — Я всегда знала: ты умница. На этот раз мне повезло. Ты все правильно понял — тогда, с этим дурацким посольством, я сперва было решила… а ты молодец. И папа говорит, что молодец, и мачеха; и даже дядя, хотя ты сильно подставил его внука… Ты хорошо поработал на Семью, милый…