Побежал ублюдок прочь, на кривую ногу припадая, и когда он в утреннем воздухе растворился, отряхнула я паутину незримую, как ночной кошмар. И тут же подумала, насколько труднее малолеткам мороку этому не поддаться! Если и поддались они, то совсем чуть-чуть. Недалеко отошли, не успели заблудиться; поляна, с которой их в чащу заманивали, еще видна была.
Вернулись они ко мне, и поехали мы дальше. Значит, не такие глупые детки оказались. — тоже мерзость незнакомца ощутили, несмотря на его фальшивые ласки… О бродяге том я старалась вспоминать как можно реже. Ночью дрыхла без всяких сновидений. И возникло у меня предчувствие, что до цели теперь рукой подать.
Спустя два часа утомленная дальней дорогой баба дрыхла без задних ног, а я шлялся неподалеку от пещеры, чтобы не прозевать зверя. Было до чертиков интересно, чем тварь здесь питается; ведь не дохляка же брюхатой подсунули, в самом деле?! Дохляк — он ведь ничего не излучает, а своих я по личной метке нахожу, и метка эта не из тех, которые соскрести можно. Моего, для примера, чужак не обнаружит, пока в упор не увидит или запашок не почует…
Нет, не дохляк, это точно. Значит, когда оголодает зверь, тогда и в гости сунется. На этот случай я уже и ножик приготовил, чтоб, не дай бог, не потревожить будущую мамашку выстрелом. Но волчара (или его неведомый хозяин) оказался осторожным. В ту ночь я оставил намерение набить из него чучело и вернулся туда, где положено было торчать дохляку.
Выяснилось, что, пока я следил за девкой, моей скотине перегрызли обе передние ноги. Представляю, что это была за работенка, но зверь честно ее выполнил. Теперь лошадь лежала на боку и хорошо, что хотя бы не мучилась (отмучилась уже — неделю назад). Вдобавок мой рюкзак был растерзан и большая часть припасов исчезла — как я полагаю, у зверя в желудке. А несъедобные — те, что необходимы для обряда, — смешались с пылью.
Тут уж я сам едва не взвыл по-звериному. Проиграл всухую! И кто кому, получается, приготовил западню? Я остался в горах без жратвы, без средства передвижения и почти без надежды. Меня сделали, как мальчика, как последнего кретина. И если девка была всего лишь живцом, то кто тогда рыбак? Вопрос вдруг стал жизненно важным, единственным, требовавшим ответа в эту самую секунду, хоть мне все равно предстояло скоро подохнуть.
При мысли, что игра закончена и я отброшу копыта ЗДЕСЬ, меня охватил не страх, а тоска — нестерпимая, физическая, которая выдавливала глазные яблоки и завязывала в узел кишки… Выходит, тебе не все равно, где подыхать, малыш, сказал я себе.
В общем, я недолго терзался сомнениями. Дыхание Костлявой — штука чертовски неприятная, но, надо признать, многое упрощает. Остаток ночи я потратил на сооружение каменной насыпи над трупом бедной клячи. Таскал камни, словно каторжник, несмотря на подорванное здоровье и преклонный возраст. Утешался, по крайней мере, тем, что от этого места ветер не мог задувать в пещеру. Потом ополоснулся в ручье, смыл с себя пот и прах, чтоб не слишком сильно пахло. Туда же и справил нужду. А вскоре и рассвет подкрался — незаметно, будто старость.
Лично для меня наступал один из самых, паршивых дней. О будущем я уже не мечтал — лишь бы дотянуть до следующей ночи. Устал как собака, а пустой желудок напоминал о себе болезненными спазмами. Видать, спать сегодня не придется. Если вообще удастся отдохнуть — ведь у девки теперь появился четвероногий напарник…
Кое-как я доковылял до ближайшей расселины и нырнул в нее, уповая на то, что хотя бы мое шестое чувство еще при мне. Очутился в совсем маленькой пещерке, навевавшей не к месту ассоциации с уютным семейным склепом. Не хватало только гробиков с останками предков и тяжелой двери. Но по мне, чем меньше пещера, тем лучше — проще держать под прицелом вход.
Тут я и продремал почти целый день с открытыми глазами, вскидываясь при малейшем шорохе и даже при изменении освещенности или появлении слабого запаха. Все тревоги оказались ложными. Зверюга не рискнула навестить меня в этом укрытии. Под вечер я снова попробовал наладить с ней контакт, однако наткнулся на барьер, сквозь который не проникало ничего — ни единого сигнала. Я испытывал препоганое чувство, будто мозг запаян в железном ящике: все, что я видел своими зрачками, было дурацкой бутафорией, а настоящий «глаз» ослеп.
Кто ж это мне свинью подложил? Неужто какой-то ночник продался бродягам с потрохами и теперь мастерит для них сторожей и дохляков, ставит по заказу защиту, насылает морок? Если так, то способный Иудушка нашелся. А ведь я себя полагал одним из самых опытных и продвинутых…
И только сейчас, жалкий тупица, сообразил, что у меня, должно быть, объявился конкурент; что кто-то другой тоже может претензию на детеныша иметь! Наверняка этот другой волчару заслал, а потом и сам явится, на все готовенькое. Вот только другой или другая? Актеры меняют маски… Не узнав возлюбленную в обличье старухи (дульца, зверя, ребенка), я зарежу ее… Не разглядев ангела, я прокляну его…
Ну нет, приятель, только через мой труп! Впрочем, у такого парня за трупом дело не станет. Трупом больше, трупом меньше — чего тут мелочиться?
Привалившись спиной к холодным камням, я сочинил правило номер восемнадцать: «Продавая душу дьяволу, будь готов к возврату негодного товара».
Вечером следующего дня я догнала психа. Почему психа, спрашиваете, — вокруг ведь и так одни придурки?! Согласна. Но этот был совсем конченый. Он катил по шоссе не на чем-нибудь, а на самом настоящем велосипеде, и при недолгом нашем знакомстве нес ахинею, которую на голову не натянешь.
Если по порядку излагать, то я его допотопный аппарат издалека заметила. Такое разве можно пропустить? Это ж бесплатный цирк! Думала сперва, что какой-то местный недоносок развлекается, а когда меня увидит, в кусты шмыгнет. Ничуть не бывало! Катит себе, руль бросил, в небо пялится и, кажется, даже насвистывает.
При виде такого вопиющего пренебрежения опасностью мне стало не по себе. И в то же время любопытно — будто пришелец объявился, напрочь отмороженный; прямиком на меня свалился с планетки своей, а там у него тишь, гладь и божья благодать…
Казалось бы, после бледнорожего хватит с меня попутчиков. Ан нет! Проклятая бабья натура свое берет. Поравнялась с психом и газ сбросила. На всякий случай пушку наготове держу. Малолетки мои из окон высунулись, позабыв о правилах, — наверняка впервые в жизни велик увидели. Им тоже любопытства не занимать.
Псих в мою сторону голову повернул, ухмыльнулся по-доброму и вдруг как заорет:
— Тормози! Поговорить надо!
Я не знала, что и думать. Совсем молодой он был, молоко на губах не обсохло. И прикинут странно — куртка пацификами размалевана, на джинсах — черти и языки адского пламени, на шее цепь велосипедная болтается, а к нагрудному карману ведущая звездочка проволокой прицеплена. В отверстия кепки цветочки воткнуты. Из багажа — один худой рюкзак.
Не наш человек. До такой степени не наш, что хочется его с небес на землю приспустить.
То, что парня до сих пор не шлепнули, само по себе было почти невероятным. Ну а кляча двухколесная меня просто добила. Старая рухлядь с лысыми покрышками, косо подваренной рамой и погнутой передней вилкой могла рассыпаться в любую секунду, однако паренек крутил педальки с жеребячьей жизнерадостностью. Давно я такого лица не видела и не скоро, наверное, увижу — светлое, свеженькое, довольное; глаза все окружающее жадно впитывают, и в то же время из них веселье брызжет. Но не пьяная удаль, как у наших мужланов случается, а натуральное веселье, от щенячьей игривости проистекающее.
Хоть и псих, но вполне безобидный, решила я. Побольше бы на него похожих — глядишь, и не так скучно было бы жить.
Останавливаюсь и выхожу из автобуса. Псих свой велосипедик аккуратно на обочине положил и приглашает меня посидеть на ближайшем пригорке. При этом на пушки мои не обращает ни малейшего внимания. Осмотрелась я — местность равнинная, чужих издали видать. Если что, в автобус вскочить успею. Присела с психом на травку, и начали мы беседовать.