Я не могла поверить в такое чудо, однако раз в жизни, говорят, и чудеса случаются. Лишь бы не нарваться на засаду впереди. Дайте мне дух перевести, гады; дайте раны зализать, и всех я вас тогда в гробу видала!..
Кровь заливала глаз — бровь была рассечена, что ли. Я все-таки улучила момент, чтобы посмотреть назад. У детишек хватило ума попадать в проход и не подставлять головы под пули. Так они и лежали вповалку, скуля, будто слепые щенки… Целых стекол в салоне давно не осталось. Стрельба почти прекратилась, зато теперь нас преследовал пикап, набитый кукурузниками. Ого, оседлые начинают осваивать бродяжьи приемчики!
Я выматерилась и резко дернула рулем. Пикап едва не ткнулся в мятую задницу автобуса своим бампером, но вовремя отвалил в сторону. Я снова обернулась и поняла, что дело хреново. Крупнокалиберный пулемет на турели — это серьезно, и не стоило ждать, пока мою жестянку разорвет в клочья и она рассыплется на ходу… Спасибо, хоть дорога впереди прямая. Я схватила автомат и на несколько секунд бросила руль. Высунулась из окна и всадила в пикап весь магазин.
Ствол, конечно, увело, но мне подвалила удача. В смысле, автобус тряхнуло на колдобине так удачно, что я замочила и водителя, и стрелка в кузове пикапа. Тачка вылетела с дороги на кукурузное поле и несколько раз перевернулась, ломая турель и разбрасывая тела будто тряпичных кукол. Приятная картинка, но досмотреть до конца мне не удалось — правые колеса автобуса уже шуршали по гравию обочины и камни бомбардировали днище. Я с трудом выровняла неповоротливую жестянку и продолжала давить на газ до тех пор, пока не убедилась, что владения кукурузников остались позади. Особой радости не испытала — наверняка миновала далеко не последняя и не самая страшная угроза. Ну что ж, никто и не обещал, что дорога тудабудет усыпана розами. Было бы легко — очередь из фраеров дешевых стояла бы. Не протолкнешься.
Барин зашевелился и начал пробираться поближе к костру, чтобы стащить какую-нибудь жратву. А вот это уже лишнее, братец!.. Я будто смотрел киношку на внутренней стороне закрытых век. Странная, искаженная картинка, да еще в непривычном ракурсе — Барин крался, припадая к выщербленному цементному полу. Я остановил его, послав жесткий приказ, и велел вернуться. Когда-нибудь жадность погубит тебя, котяра:
Неужели тебе мало мышей, которых я привожу прямо в твои когти? Ну так я заставлю тебя охотиться, проклятый лентяй!..
Убедившись, что Барин возвращается, я прервал контакт и открыл глаза. Несмотря на отсутствие луны, я видел довольно отчетливо. Вся жизнь прошла в потемках, и теперь яркий солнечный свет лишь слепит меня. Поневоле приходится действовать ночью, а днем забираться в норы потемнее.
Внизу был гигантский цех, наполненный мертвыми проржавевшими механизмами. Кое-где возвышались холмики нанесенной ветрами Земли, на которых бурно разрослись вездесущие сорняки. Эти холмики чертовски напоминали могилы. Но к сожалению, только напоминали. Я подумал о том, что сырья у меня хватит в лучшем случае на неделю. Потом, если я не найду ничего подходящего, ситуация станет критической. Шлюха, которая готовилась разродиться и за встречу с которой я благодарил Черную Масью, связывала меняло рукам и ногам. Мне придется следовать за нею, и я лишусь свободы передвижения…
Я укусил себя за руку и сразу же увидел темные полукружия кровоподтеков, проступившие на белой коже. Настолько белой, что она будто светилась в темноте. Боль длилась секунду — зато потом нахлынула ясность и вернулся полный самоконтроль. Но ненадолго.
Эта девка… Я буду не только следить за нею, но и охранять ее самым тщательным образом. Беречь не только от физической угрозы, но и от элементарного испуга. Возможно, придется кое-чем пожертвовать. Мне нужен здоровый и вполне доношенный пацан. Я не хочу оказаться каким-нибудь задохликом!
В этот момент коротко взвизгнул Барин. Я узнал бы его голос из тысячи воплей мартовских котов. Через мгновение я уже понял, что произошло непоправимое. И все-таки я вышел на контакт, не мог отказать себе в этом — для меня это был многократно испытанный способ пережить чужую смерть как свою собственную. Ну почтикак свою собственную. Полезный опыт, который мигом вправляет мозги — каждому, кто хоть на минуту забыл, зачем он здесь, на этой грешной земле, и как легко забрать его отсюда.
Меня захлестнула мощная волна боли, ужаса и гнева. Ужас и боль были не моими, зато слепящая ярость принадлежала мне целиком. Несколько секунд я агонизировал вместе с моим любимым котиком, которого ловко поймал и прикончил ножом бродяга.
Смерть, как всегда, завораживала. И, как всегда, я остановился на границе кошмарной тьмы, то есть на границе дозволенного. Я знал свое место.
Передо мной разверзлась пропасть. Оттуда дул леденящий душу ветер, от которого шевелились волосы на голове и безжалостная игла страха пронизывала позвоночник снизу доверху. Там, в той вечной тьме, вспыхивали и гасли кольца света, который не был светом, а лишь иллюзией, порожденной моим мозгом. Однажды я испытал нечто столь ужасное, что это едва не отвратило меня от подобных экспериментов. Но смерть — это ведь тоже наркота, к тому же доступная немногим. Сильнейшая наркота — куда там дури и опиуму! И я знал, что не избавлюсь от влечения к ней, пока не получу свою последнюю «дозу»…
Я проводил Барина до безвидной ямы и следил за удалявшимся бесформенным сгустком, пока его тень не канула во тьму. А затем, стиснув зубы, пытался достойно перенести потерю, забыть о ноющем от страдания сердце и думать, думать, думать.
Тем временем сгустились сумерки. Двигаться быстро стало опасно, тем более что фары выбиты. Но ехать с включенным светом я и не решилась бы. Лучше мишени не придумаешь… Перспектива голодной ночевки в чистом поле меня абсолютно не привлекала. Найти бы заброшенную деревеньку да подстрелить одичавшую скотинку… Помечтай, дуреха, помечтай!
Но видать, дуракам и впрямь везет. Не успела про деревеньку дофантазировать, глянь, а справа, за рощицей, какое-то строение виднеется. То ли дом, то ли элеватор полуразрушенный, в темноте не разберешь. Мне в общем-то без разницы, лишь бы нору поглубже сыскать и до утра отсидеться.
Конечно, весь этот выводок в салоне — только помеха. Мороки с ними много, а толку никакого. Ручонки еще слабоваты, чтоб пушку держать… Потому, прежде чем к развалинам сворачивать, притормозила я у обочины, обернулась и строго так говорю:
— А ну, малышня, брысь отсюда!
Они — снова в плач. Девчонка одна голубоглазая, от горшка полвершка, за руку меня схватила, целует и ноет:
— Не прогоняй нас! Ты теперь наша мама!..
Еще чего! Этого мне только не хватало — мамашей считаться и всякой сопливой сволочи носы утирать! Между прочим, я строго слежу, чтоб не забеременеть. Тут и так любой бабе тяжко приходится, среди мужичья одичалого, а с брюхом и неделю не протянешь…
— Отвали! — прикрикнула я на нее.
Не выношу телячьих нежностей. Сама ласки с малых лет не видала и не надо. И уж конечно, никто мне никогда рук не целовал… Только отчего-то вдруг сердце у меня заболело. Ушиблась все-таки, наверное.
— Выметайтесь! — почти кричу. — Сейчас выкину по одному!..
Что тут поднялось! Завыли пуще прежнего. Орут, ползают передо мной, ноги обнимать наперебой лезут… Я сидела как отмороженная, пока в глазах щипать не начало. Причиной была пыль дорожная, а что же еще?
С трудом их от себя оторвала. Голубоглазая — самая смелая, до последнего цеплялась. Ну что ты им скажешь, куда будешь обузу эту девать? Не в расход же пускать, в самом деле!
И потом только я смекнула, что малышня мне и пригодиться может. Глядишь, с работорговцами договорюсь, если, не дай господь, встретиться доведется. Или на патроны поменяю, когда совсем прижмет. Было бы только с кем меняться…
— Ладно, — соглашаюсь. — Только не хныкать, под ногами не путаться, насчет жратвы не скулить! Сытую жизнь не обещаю. И в сортир чтобы просились: мне тут ваше дерьмо цыплячье ни к чему!..