О, будь я сам тигром!
Нет, тигром я не был. Но все равно сидел и блаженно улыбался.
Почти как Хоанга.
Зря смеетесь: так, как у нее, у меня все равно никогда не получится.
И у вас — тоже.
Когда мы уходили, нас не хотели отпускать, а горбоносый грузин-бармен все кричал вслед:
— Прихадыты ищо! Завтра прихадыты! Завтра! Я вашэй красавицэ такой шашлык сдэлаю!..
Нас фотографировали — и мы, включая Хоангу, ничего не имели против. А один парень с «Полароидом» вскоре догнал нас и неловко протянул снимок:
— На память! И еще… — Он повернулся к Хоанге: — Спасибо, что ты есть! Это просто здорово!
Хоанга благосклонно обошла вокруг фотографа, потершись об него.
— Можете ее погладить. Она разрешает, — улыбнулся я. — И не забудьте почесать за ухом.
…Парень ушел, обалдев от счастья, и еще долго оглядывался, пока не затерялся среди прохожих.
— Да, Хоанга, он прав, — наклонясь, прошептал я тигрице. — Спасибо, что ты есть.
«Пожалуйста», — вежливо дернулось ухо, за которым минутой раньше чесал счастливый парень.
Ночь. Цикадами потрескивают рдеющие угли, покрываясь мудрой сединой пепла, без конца пищит какая-то ночная птица, и сияющие глаза звезд с прищуром смотрят на землю.
Кто сказал, что звезды — холодные и колючие?
Они теплые и добрые. Они образуют в небе свое межзвездное братство, где бриллианты идут по цене пыли под ногами; и когда-нибудь мы тоже…
И вы.
Мы лежали у костра. На прихваченном с собой широченном пледе в легкомысленную клетку — он оказался настолько велик, что места хватило всем, даже нашей замечательной тигрице.
Мы лежали и смотрели на звезды, вдыхая смолистый запах сосен.
Четыре пары глаз блестели в ночи, разбрасывая по лесопосадке золотистые искры.
Все-таки прав тот, кто сказал, что тигры — совсем не те, кем они нам кажутся.
А потом был еще один день праздника, и еще, и еще…
Хоанга не делала ничего особенного. И мы не делали ничего особенного.
Мы просто гуляли по городу.
Наведались в знакомое кафе, и горбоносый бармен немедленно выставил перед Хоангой благоухающий шашлык.
— Дэнэг нэ нада! Абидышь! Подарок!..
Мы бродили по площадям и улицам, по паркам и аттракционам — и раскрашивали лица улыбками.
А еще горстями швыряли в чужие глаза искры из золота.
На третий день я обратил внимание, как чисто выметены улицы. И отнюдь не только в центре — мы забирались на окраину тоже. Город потерял свои обычные сумерки в любое время суток; теперь он, мой город, стоял на свету и изумлялся сам себе. Исчезли вечные груды мусора у киосков — владельцам сделалось стыдно. Ведь ОНА может пройти мимо… Позор! Бранные слова быстро становились редкостью; недельная сводка происшествий оказалась на удивление скупой.
Не верите?
И не надо. Лучше мы бросим спорить с вами и пройдемся не спеша по бульвару, взорвав вокруг себя фейерверк праздника.
Если хотите, если вам по-прежнему неинтересно жить, вызывайте пожарных.
Вот мы с Хоангой — идем, смеемся и лишь изредка-грозно порыкиваем на слишком уж нахальных мальчишек. Мол, мы вам все же тигры, а не кошки — понимать надо! Мы, хищники, народ такой…
Шалопаи понимали. С первого раза.
И мы с достоинством шли дальше.
Смотрите нам вслед.
Чудеса не вечны. И даже наоборот.
Это знает каждый.
Под вечер пятого дня Хоанга улыбнулась нам чуть грустно. Виновато улыбнулась, гася искры взгляда. И я понял — пора. Теперь ей пора.
— Счастливого пути. — Я присел рядом и обнял ее, как тогда, в первый раз, в парке. Горечи не было, только тихая грусть, сотканная из тишины и света. — Мы будем ждать тебя…
И завопил от радости, пугая соседей по подъезду, когда зеленый глаз, плеснув лукавым золотом, подмигнул мне в ответ!
Я был уверен, что это означало — «жди»!
Наш сын уже спал, набегавшись за день; спал и улыбался во сне. Хоанга с моей женой закрылись в соседней комнате… вот так всегда! Даже если одна из женщин — тигрица, у них все равно найдутся свои женские тайны, которые нам, мужчинам, не предназначены! Ну и ладно. Тайны — это все-таки здорово!
Потом мы еще долго сидели у окна все вместе.
Прощались.
Наутро мой сын облазил всю квартиру. Даже под диван заглянул. И тайком утирал кулачком слезы. Мужчины не плачут.
Я его понимал.
Я тоже с удовольствием заглянул бы под диван, чтобы вытащить стертую монетку надежды, застрявшую в щели между полом и плинтусом еще в те времена, когда я засыпал и просыпался, улыбаясь.
Тигры.
Почему они так волнуют нас, не дают покоя, почему нас, хилых выродков обезьяньего племени, так влечет к могучим хищникам — посмотреть хоть одним глазком, постоять рядом, пусть по разные стороны разделяющей решетки, но рядом, вместе…
У вас по-другому?
Я шел пустым парком, пиная вчерашние окурки и топча мятые стаканчики из бумаги. Год Тигра, неслышно ступая по земле мягкими лапами, брел рядом; и далекие псы захлебывались в страхе хриплым лаем.
«Доигрался? — беззвучно вопрошал внутренний голос с интонациями опытного следователя, поднаторевшего раскалывать на признания вшивых интеллигентов. — Чудо ему, уроду… А финал? Финал-то где?! Дядя писать будет? Например, патетика: спецназ окружает вас, Хоанга рвет когтями бронежилеты, ты заслоняешь ее от роковой пули… не нравится? Морду воротишь? Тогда лирика: ты садишься ей на спину, и полосатая красавица уносит тебя в край, где зори розовеют над синью залива, а маленькие эльфы с крылышками из слюды…»
— Пшел вон! — вяло огрызнулся я, а Год Тигра только рыкнул, и внутренний голос поспешил убраться восвояси.
От его финалов нас тошнило.
Из-за поворота аллеи стремглав вылетела голенастая девчушка лет тринадцати. На роликах. Она неслась на нас вихрем, в цветных налокотниках и наколенниках, пока вдруг не заложила крутой вираж, словно чего-то испугалась. Едва не поцеловавшись со старым ясенем, девчушка описала круг, второй, третий…
Я ощутил себя в центре мишени.
Вот сейчас невидимый палец тронет спусковой крючок…
Девчушка наконец решилась и по прямой подъехала почти вплотную.
— Как ее зовут? — спросила она, глядя рядом со мной и чуть-чуть вниз.
Улыбка первой травой прорастала на бледных губах, еще лишь понаслышке знающих о насилии помады.
— А тебя? — спросил я.
…Хоанга. Та, что творит добро.
Есть в этом слове нечто притягательное, слабый отзвук флейт несбывшегося, вкус липкой ириски, запретной и оттого самой сладкой на свете. Помните?..
Юрий Белов
ИЗВЕРГНУТЫЙ
Может, я против науки? Упаси боже! Я против ее самоуверенности. Если наука перестает понимать, что она — всего лишь работник на постройке этического максимума, она становится тормозом и обманом. И в результате огромная природа и дрожащий человек на краю неведомого.
Его неумолимо выбрасывало на Дно Вселенной, туда, где Черное Ничто распахивает миллионолетнюю пасть и гасит одинокие звезды.
В первые макросекунды Забвения он в панике метался из слоя в слой, пытаясь в этом необъятном времени, в этом вечном пространстве найти свои Здесь и Сейчас. Но неизгладимое клеймо Канона делало свое дело, и он раз за разом обваливался на Дно, раздавленный и жалкий.
Отлежавшись, он снова крался в Галактику. Там он укрывался от безжалостных солнц крутыми боками гигантских планет, сонно переваливающихся, сладко позевывающих чудовищными ураганами черных бурь. Безмятежными улыбками встречали его небольшие благоустроенные планетки, сверкающие всеми оттенками голубого и зеленого. В их добродетельно фотосинтезирующем растительном океане хрюкали, взревывали, пищали и с повседневной скукой пожирали друг друга тупые твари, с лязгом щелкающие ядовитыми челюстями, с которых падала на нежно-зеленую травку вязкая черная слюна. Здесь мирная тишина межзвездного псевдоастрала взрывалась волнами ярости, вспышками животного ужаса, ураганами ненависти и боли…