– Полагаю, что это закваска старого государственного служащего?
– Думаю, да.
– Так вы сейчас на покое?
– Спасибо, мистер Лак, но это что угодно, только не покой. Более занятым я не был никогда в жизни.
В ответ Брайант еще раз продемонстрировал свою улыбку и шрам под усами.
– Я полагаю, что речь идет о разнообразной и полезной общественной деятельности. Мне говорили, что мистер Крэнмер-сэр среди соседей пользуется репутацией настоящего святого.
– Не соседей. Жителей деревни, – спокойно заметил я.
– Не говоря уж о церковной общине. Помощь престарелым. Деревенские каникулы для наших обездоленных детей городских кварталов. Дом и поместье открыты для нужд пациентов местного дома престарелых. Я был потрясен, ведь правда, Оливер?
– Очень, – отозвался Лак.
– Так когда в последний раз мы встречались с доктором, сэр, лицом к лицу – забудем о нашем вынужденном обмене письмами? – вернулся к своей теме Брайант.
Я помедлил. Помедлил нарочно.
– Месяца три назад… или четыре? Или пять? – Я давал ему свободу выбора.
– Это произошло здесь, сэр? В Ханибруке?
– Он бывал здесь, да.
– Как часто, вы не могли бы припомнить?
– О Господи, с Ларри вы собьетесь со счета: он забегает, вы на кухне варите ему яйцо и выпроваживаете, и так за последнюю пару лет полдюжины раз. Может быть, восемь.
– А в самый последний раз, сэр?
– Вот я и пытаюсь вспомнить. В июле, вероятно. Мы решили устроить предварительную чистку винных бочек. Лучший способ избавиться от Ларри – дать ему работу. Он почистил бочки, съел хлеба с сыром, выпил четыре порции джина с тоником и был таков.
– Значит, в июле, – сказал Брайант.
– Думаю, да. В июле.
– А число не помните? Или день недели? Это было в выходной?
– Да, скорее в выходной.
– Почему вы так думаете?
– Не было рабочих.
– Мне показалось, что вы сказали «мы решили»?
– Дети некоторых из живущих в имении работников за фунт в час помогали мне, – ответил я, деликатно избегая упоминания Эммы.
– Так говорим ли мы о середине июля или речь идет о его начале или конце?
– Середина. Думаю, это была середина. – Я встал, скорее всего, чтобы продемонстрировать, как я спокоен, и устроил представление с исследованием календаря винодела, который Эмма повесила возле телефона. – Вот. Тетушка Мадлен, с двенадцатого по девятнадцатое. Моя старая тетушка гостила у меня. Ларри, по всему, приходил именно в этот уик-энд. Он заговорил мою тетку до головокружения.
Свою тетку Мадлен я не видел уже лет двадцать. Но, если они начнут разыскивать свидетелей, я предпочел бы, чтобы они отправились к тете Мадлен, а не к Эмме.
– Так вот, мистер Крэнмер, – лукаво начал Брайант, – говорят, что доктор Петтифер также весьма неумеренно пользовался телефоном.
Я весело рассмеялся. Мы вступали на еще одну трясину, и мне требовалось все мое самообладание.
– Не сомневаюсь, что говорят. И не без оснований.
– Вы наверняка что-то припоминаете, не так ли, сэр?
– Боже, ну конечно же, конечно, припоминаю. Были случаи, когда Ларри при помощи телефона превращал чью-нибудь жизнь в сущий ад. Он мог позвонить вам в любое время дня и ночи. Причем не вам одному, он обзванивал всех, чьи номера были у него в записной книжке.
Я снова рассмеялся, и Брайант засмеялся со мной, а пуританин Лак продолжал созерцать огонь.
– Каждый из нас встречал такого типа, не правда ли, сэр? – сказал Брайант. – Я зову их доморощенными трагиками, не в обиду им будь сказано. Они сами придумывают себе трагедию – будь то ссора с другом или подругой или проблема, покупать ли им занятный дом, который они только что увидели с крыши автобуса, – и не успокаиваются до тех пор, пока не доведут вас ею до белого каления. Я думаю, сказать по правде, что в мой дом их приманивает моя жена. У меня никогда не хватает терпения выслушивать их. Так когда доктор Петтифер допек вас этим последний раз?
– Чем этим?
– Своей трагедией, сэр. Тем, что я называю чепухой на постном масле.
– А, уже довольно давно.
– Несколько месяцев назад, да?
Я снова притворился, что роюсь в памяти. Есть два золотых правила поведения на допросе, и я уже нарушил их оба. Первое предписывает никогда не вдаваться в детали. Второе рекомендует прибегать к прямой лжи только в самых крайних случаях.
– Возможно, вы смогли бы припомнить сюжет этой «трагедии», сэр, чтобы мы легче могли датировать это событие? – предложил он таким тоном, слов но в домашнем кругу приглашал сыграть партию в лото.
Передо мной стояла нешуточная дилемма. В моей предыдущей инкарнации считалось само собой разумеющимся, что в отличие от нас полиция мало пользуется микрофонами и «жучками». В своих по недоразумению именуемых тайными расследованиях они ограничивались расспросами соседей, продавцов и банковских клерков, но воздерживались от применения средств электронной слежки, которыми пользовались мы. Или нам казалось, что это так. Я решил вести себя так, словно идиллические времена еще не миновали.
– Насколько я помню, в том случае Ларри устраивал своего рода публичное прощание с леворадикальным социализмом и желал, чтобы в этой процедуре приняли участие и его друзья.
Сидевший у камина Лак держал свою длинную ладонь у щеки, успокаивая, очевидно, невралгическую боль.
– Мы говорим о русской разновидности социализма? – спросил он угрюмо.
– Да о какой угодно. Ларри собирался дерадикализироваться – такой термин он употребил, – и ему было нужно, чтобы друзья наблюдали за тем, как он будет делать это.
– А вы не могли бы точно датировать это событие, мистер Крэнмер, сэр? – подал голос Брайант с моего другого фланга.
– Это было пару лет назад. Нет, еще раньше. Он тогда подчищал свою анкету перед тем, как подать заявление о желании занять университетскую должность.
– Ноябрь девяносто второго, – сказал Лак.
– Прошу прощения?
– Если мы говорим о публичном отречении доктора от радикального социализма, то мы говорим о его статье «Смерть эксперимента», опубликованной в «Сошиалист ревью» в ноябре девяносто второго года. Доктор связал свое решение с анализом того, что он обозначил как подпольный континуум русского экспансионизма, будь то под царским, советским или теперь федеративным флагом. Он также писал там о новоявленном моральном догматизме Запада, который сравнивал с ранними коммунистическими общественными догмами, но лишенными идеалистического фундамента. Пара его леворадикальных ученых коллег сочла эту статью изменническим актом. Вы тоже были того же мнения?
– У меня не было никакого мнения о ней.
– Вы не обсуждали ее с ним?
– Нет. Я просто поздравил его.
– Почему?
– Потому что он ждал от меня именно этого.
– Вы всегда говорите людям то, чего они ждут от вас?
– Когда речь идет о том, чтобы ублажать смертельно надоевшего мне человека, мистер Лак, и когда мне и дальше придется иметь с ним дело, то, скорее всего, да, – сказал я и рискнул бросить взгляд на свои французские куранты в остекленном футляре. Но Лак был не из тех, кого легко смутить.
– И ноябрь 1992 года, когда Петтифер написал эту знаменитую статью, это примерно то время, когда вы оставили свои прежние занятия в Лондоне, я правильно понимаю?
Мне не понравились параллели, которые Лак проводил между нашими с Ларри биографиями, и меня тошнило от его самоуверенного тона.
– Возможно.
– А вы одобрили его разрыв с социализмом?
– Вы спрашиваете о моих политических убеждениях, мистер Лак?
– Я просто подумал, что для вас знакомство с ним могло быть несколько рискованным во времена «холодной войны». Вы были на государственной службе, а он тогда, как вы только что сказали, был революционным социалистом.
– Я никогда не делал секрета из своего знакомства с Петтифером. Не было никакого криминала в том, что мы вместе учились в университете, или в том, что ходили в одну школу, хотя вы, похоже, думаете иначе. Этот вопрос никогда не возникал у меня на работе.