Лев Потапович Гримайло действительно торжествовал: шрифт был конфискован, и не видать теперь горожанам большевистских прокламаций. Пусть думают, что подпольщики обнаружены и заперты в тюрьму.
Но Филат Шатохин был опытным революционером. Он сказал загрустившим друзьям:
— Пусть кто-нибудь сбегает на базар и купит ведро картошки.
— А на что картошка? — не поняли друзья.
— Будем тачать шрифт.
— Шрифт?
— Да. Шрифт из картошки.
Сбегали на базар и принесли ведро картошки. Потом уселись на свои низенькие табуретки и острыми сапожными ножами принялись тачать шрифт.
Каждому Филат Шатохин поручил вырезать по нескольку букв, которые размером должны были соответствовать прежним буквам — литерам шрифта.
Все утро мастерская была занята выделкой литер из картофеля. У кого не получалось ровно, Шатохин браковал и заставлял переделывать.
Когда литеры были, наконец, вырезаны, их вынесли на солнце подсушить.
И вскоре сапожники опять особенно громко застучали молотками, потому что в подвале начала работать печатная машина.
Прокламации удались на славу — будто их печатали не картофельным шрифтом, а настоящим.
В субботу вечером Лев Потапович Гримайло сидел в дубовом кресле опять зеленый от злости, а передним на столе лежала свежая прокламация.
Растерянные подчиненные застыли в кабинете.
— A-а! — рычал Лев Потапович. — Это что? Что такое?! — И он сунул под нос полицейским прокламацию.. — Привели ко мне какую-то девчонку со старыми сапогами и решили, что крамольники обнаружены!
Полицейские от страха побледнели, а Лев Потапович позеленел от злости еще больше.
КРАСНАЯ РУБАШКА
Частенько по вечерам, оставшись одна в хате, старуха мать разбирала вещи в своей укладке. Среди старых, потускневших газет, кацавеек, шитых цветной шерстью, и лубяных картинок хранилась красная сатиновая рубашка-косоворотка в пятнах от мазута, с темными обгоревшими по краям дырочками — следами от пуль.
Еще совсем недавно эту сатиновую рубашку разыскивали царские конники. Они врывались в хаты, перетряхивали сундуки и укладки, вспарывали саблями матрацы и подушки, гремели в подвалах крынками и чугунами — всё искали ее.
Принадлежала та рубашка шахтеру Ермоше. Работал он рукоятчиком, управлял клетью — подъемником шахты.
Каждое утро клеть, при которой дежурил Ермоша, опускала в шахту рабочих, и поэтому не было в поселке человека, который не знал бы Ермошу.
Ходил он в кепке, черной от мазута, в красной сатиновой рубашке и с плоским ящиком на веревке через плечо, тоже черным от мазута. В ящике у Ермоши лежали инструменты — большой гаечный ключ, молоток, зубило. Но летом в нем среди инструментов появлялись ромашки.
Когда утром Ермоша шел на работу, он собирал их в поле и прятал в ящик, чтобы никто не видел.
В поселке, среди прочих калиток, была одна узенькая, собранная из неспруганых досок, с петлями из кожицы, с деревянным, на гвозде, воротком-запором. А возле калитки стояла зеленая скамеечка на двух столбцах.
Вот на этой зеленой скамеечке Ермоша незаметно от всех оставлял свои ромашки.
За калиткой в подбеленной синькой хате жила девушка. Она и забирала Ермошины ромашки, которые тоже были черными от мазута, но милыми для ее сердца.
Однажды случилась на шахте забастовка. Давно уже среди шахтеров возникло недовольство: продукты в лавках по рабочим книжкам выдавали недоброкачественные, в забоях случались обвалы, потому что лес для креплений подрядчики продавали гнилой, плохо работала вентиляция, и люди отравлялись угольными газами.
И вспыхнула накипевшая за долгие годы обида; «Хватит! Терпели! Последнюю нитку с плеч срывают!»
Шахтеры окружили здание конторы и потребовали, чтобы к ним на переговоры вышел главный инженер. Но главный инженер отказался вести переговоры и вызвал по телефону из уездного гарнизона царских конников.
Они прискакали в поселок при саблях, карабинах и с подсумками, полными патронов.
Впереди — офицер в башлыке с кистями и в длинной тяжелой бурке. Он приказал с ходу атаковать бунтовщиков и разогнать их.
Шахтеры начали вооружаться рудокопными ломиками, обрезками газовых труб, кирками, лопатами.
Ермоша крикнул:
— Флаг! Нужен красный флаг!
Но флага не было.
Тогда Ермоша снял свою красную сатиновую рубашку, привязал за рукава к высокой палке и поднял над головой как флаг.