В поселке была устроена явка — тайная квартира большевистской подпольной организации Соболевской шахты. Здесь, в тридцати верстах от шахты, хранились в безопасности архивы подпольщиков. Ведал архивом Корней Иванович Мальцев. Только ему одному было известно, что в цинковом ящике среди просто политических книг имеется одна непростая книга, хотя она совсем и не политическая. В этой книге между обычными печатными строчками были записаны бесцветными химическими чернилами выступления коммунистов-соболевцев на партийных собраниях. Называлась эта книга протокольной. Если она попадет к полицейским, они могут заподозрить что-нибудь неладное, провести по ее страницам горячим утюгом, и тогда бесцветные чернила проявятся и прежде невидимое сделается видимым. Полицейские узнают фамилии подпольщиков, сроки намеченных забастовок, адреса явок.
Корней Иванович Мальцев с близкими ему людьми приступил к немедленным действиям: старику Ефремычу было поручено следить за Ляминым, чтобы он ненароком не ушел в Соболевку, а Терешке и Фильке приказал обшарить в комнате Лямина все углы и попробовать отыскать ключ от сундука. Корней Иванович был уверен, что ключ где-то спрятан, потому что носить его с собой Лямин не станет из-за предосторожности.
Чуланчик, в котором жили Филька и мать, помещался рядом с комнатой Лямина. Филька и Терешка дождались того часа, когда Лямин отправился в церковь, и прошмыгнули к нему в комнату.
— Начнем с комода, — предложил Терешка.
Филька согласился.
Они выдвинули тяжелые ящики и просмотрели в них белье, кульки с крупой, ботинки, связки сухих грибов, груду свечных огарков, но ключа не обнаружили.
— Складывай все как было, — предупредил Терешка Фильку. — Чтоб Лямин не заметил.
Когда с комодом покончили, Терешка сказал:
— Я огляжу запечье, а ты притолоки у дверей.
Оглядели — ключа нет.
Слазили под кровать и под стол, подняли тряпичную подстилку и прутиком от веника поворошили в щелях пола, ощупали рваное сиденье плюшевого кресла, перетряхнули подушки и зипуны. Терешка заглянул даже в пустую лампадку перед иконой, но все напрасно — ключа нигде не было.
Огорченные неудачей, ребята вернулись к Мальцеву. Некоторые члены явки предложили подкараулить Лямина, избить его и заставить отдать ключ. А то и просто ворваться в дом и разломать сундук.
— Вы забываете о конспирации, — возразил Корней Иванович. — Сейчас у Лямина только книги, а тогда будут улики против отдельных коммунистов. Всякий шум, всякая гласность могут нам лишь навредить.
Тогда решено было, что Филька незаметно проведет в дом кого-нибудь из рабочих и тот осмотрит комнату Лямина сам, благо Лямин все время в церкви.
Но и вторичный обыск ничего не дал — ключа не оказалось. А сундук, как убедились, так сразу разломать невозможно: он обхвачен коваными обручами и прошит заклепками.
Вечером неожиданно выяснилось, что ключ Лямин прячет в церкви в железной кружке для сбора пожертвований. Дед Ефремыч заметил, как перед закрытием церкви Лямин выгреб из кружки накопившиеся за день монеты и среди них медный ключ. Деньги сложил в мешочек, чтобы отнести священнику, а ключ снова бросил в прорезь кружки.
И опять собрались члены явки: как быть, что делать?
Метель уже стихла, так что к утру следовало ожидать хорошей погоды, и тогда Лямин приведет из города полицейских и отдаст им книги.
Каждый придумывал свое, и все это было невыполнимым. Забраться в церковь, но церковь закрыта. Влезть через окно, но на всех окнах решетки. Вытащить кружку рогачом сквозь решетку, но кружка привязана цепью к столбу. Пойти к священнику и под каким-нибудь предлогом попросить его отпереть церковь, но сам Лямин сидит сейчас у священника, который собрал гостей по случаю престольного праздника.
Думали, так и этак прикидывали, каким путем выручить ключ, но ничего путного придумать не могли.
Тут попросил разрешения высказаться старик Ефремыч. Он поднялся со скамьи, поскреб пальцем подбородок, прищурился и неторопливым говорком начал:
— И то ж помнится, когда я мальчонкой был, довелось мне в пастушатах у попа Феоктиста батрачить, за гусями доглядывать. А тот поп Феоктист...
Кто-то в раздражении перебил Ефремыча:
— Не до того нынче, чтоб жизнь свою вспоминать.