— Это кому как, — упрямо возразил Ефремыч. — Может, у меня в жизни было такое, что к церковной кружке прямое отношение имеет.
Ефремыч вдруг обиделся и закончил свое выступление славами:
— Возьму-тка я Фильку и Терешку, и этот самый злочестивый ключ мы вам из церкви лринесем. А уж каким манерам, про то забота моя.
К ночи метель смолкла, и в небе крупным зерном рассыпались звезды. Поселок дремал в белом дыму потухающих очагов, темный и притихший. Только в усадьбе священника мерцали жаркие огни керосиновых ламп и слышны были пьяные голоса гостей.
Старик Ефремыч, Терешка и Филька направились к церкви.
Морозная дорога громко повизгивала под валенками. Низкие звезды горели ярко, и поэтому идти было светло. Старик Ефремыч нес хворостинную удочку. Филька — банку с теплой водой, которую он укрывал под шубейкой, чтобы вода не замерзла. Так велел Ефремыч. А Терешка шагал с деревянной лопатой. Терешка подпрыгивал от нетерпения и приставал к Ефремычу:
— Дедушка, вы ключ будете удить?
— Буду.
— А как же удочка у вас без крючка? Голая веревка болтается.
— А вот так и буду голой веревкой удить, — хитро посмеиваясь, отвечал старик Ефремыч.
Филька молчал, молчал и тоже не утерпел, полюбопытствовал:
— Мы что, на церковь полезем?
— Это к чему? — в свою очередь, озадачился старик Ефремыч.
— Удить через трубу будем, что ли?
— Где это ты на церквах трубы видел?
— И то верно, — согласился Филька. — Не видел.
Возле церкви никого не было. Проворно разгребли лопатой снег и подобрались к тому окну, на которое указал старик Ефремыч. Окно было выложено мелким цветным стеклом и покрыто витой ржавой решеткой.
Старик Ефремыч рукоятью лопаты продавил одно из мелких стекол. Оно только слабо хрупнуло на морозе и выкрошилось. Тогда Ефремыч размотал удочку, расчесал, разлохматил конец бечевки и обмакнул его в банку с водой. Потом сунул удочку в окно. Терешке и Фильке велел следить, чтобы никто не показался поблизости, а сам начал приглядываться внутрь церкви и водить удочкой, целиться в прорезь кружки. После долгих трудов ему удалось завести бечевку в кружку, и он стал ждать.
Ребята разминали ноги, следили по сторонам, нет ли кого, и тоже ждали.
Когда прошло с четверть часа, старик Ефремыч осторожно потянул удилище из окна церкви.
Терешка и Филька, не в силах превозмочь любопытство, подбежали к Ефремычу. А он все продолжал медленно и осторожно тянуть удилище. Наконец показалась бечевка, а на конце ее, покачиваясь и поблескивая, повис медный ключ.
Ребята обмерли от удивления. Первым опомнился Терешка.
— Эва! — воскликнул он в восхищении. — Ключ-то к бечевке примерз! Ну и ловко вы его выудили!
— Угу, — подтвердил Филька. — Примерз.
— Теперь увидим, где чья шапка окажется, — довольный, сказал старик Ефремыч, пряча ключ в карман тулупа и поглядывая на усадьбу священника. В усадьбе по-прежнему мерцали огни керосиновых ламп и слышался гомон пьяных гостей.
Кони бежали легким шагом, ходко тянули дорожные санки с широкими подрезами. В санках, в густых стеблях обмолоченной ржи, был спрятан цинковый ящик с архивом соболевских большевиков. Возле ящика сидел Корней Иванович Мальцев. На передке за кучера расположился старик Ефремыч.
Архив перевозили на новую явку в соседний поселок, чтобы скрыться от полицейских, если их все-таки приведет церковный староста.
ДОПРОС КОММУНИСТОВ
Никто из белых офицеров не знал их имен.
Это были женщина и мужчина, два бойца Красной гвардии, два коммуниста.
То, что они коммунисты, они сказали сами.
Но больше ничего говорить не захотели: где находится их революционный рабочий отряд, сколько в нем штыков и пулеметных тачанок, кто командир, а главное, что обозначают непонятные слова в донесении, которое они везли в город в подпольный штаб большевиков и которое не успели уничтожить, когда их схватили.
Старый седой генерал сидит в золоченом ореховом кресле.
Его помощник уже долгие минуты вертит в нервных надушенных пальцах обтрепанное, пропахшее овчиной донесение и разглядывает через стекло черепахового монокля.
Генерал сдерживает себя.
Но генерала все назойливее раздражают эти двое, их решительное упорство. Ведь им, этим коммунистам, обещана жизнь и, может быть, даже свобода, если они ответят на все вопросы и помогут разобраться в донесении.
Коммунисты молчат. Молчат оба — и женщина и мужчина.