От выстрелов пулеметный ствол на плечах Чубаша вздрагивал, подпрыгивал, разогретый пороховыми газами. Но Чубаш не выпускал его. Он только крепче обхватил ствол руками и прижал к плечам — напряглись, вздулись под рубахой сильные мышцы. Сквозь ссадины на ладонях выступили капельки крови.
Командиру батальона не нужно было призывать бойцов к контратаке: они сами рванулись из окопов.
Заработали польские винтовки и пушка. Но контратаку уже не сломишь.
— Штыки к бою! Ура!
Белополяки, теряя лакированные шапки с перьями и бросая винтовки, повернули назад.
А вдогонку им ствол «максима» посылал с неутомимых плеч Чубаша свой разящий свинец.
ОНИ ПРИШЛИ К НАМ
Конный полк направлялся к песчаному городу, расположенному в центре пустыни. Требовалось разгромить засевших там басмачей-кунградцев, которых возглавлял хан Мирза-Садык.
Бойцы, впервые попавшие в Азию, мучались от жары, от укусов москитов, от сыпучих душных песков и тропической лихорадки.
Хотелось оглядеться, привыкнуть к климату и обычаям азиатских народов, но времени не было: прямо из походного марша полк развернулся у города боевым порядком.
Все близлежащие колодцы басмачи отравили, протоки-арыки затоптали стадами верблюдов, рощи и селения сожгли, чтобы не оставить советским бойцам ни горсти воды, ни листка тени.
В воротах города установили легкую пушку и пулеметы «люисы» на треногах.
Мирза-Садык объезжал перед сражением свой отряд, проверял посты.
Кунградцы при виде хана вскакивали и гнулись до земли. А хан сидел на афганском жеребце — белый шелковый бешмет, зеленая чалма и длинные рыжие усы.
Сопровождали хана прислужники и телохранители в полосатых лиловых халатах, перетянутых узкими ремнями сабель и пистолетов. У каждого на поясе висела маленькая тыква с зеленым табаком.
Население города, затравленное и запуганное Мирзой-Садыком, отсиживалось в ямах и подвалах.
Личный мулла хана пугал народ, проповедовал, что большевики люди чужой веры и кто будет пытаться читать их книжки или газеты, на головы тех падет гнев аллаха. Если в большевистских книжках и газетах писано то же, что и в книге ислама, то они лишние; если же писано иное, то они лгут. И вообще пусть правоверные запомнят, что большевики отнимают воду и хлопок, а женщин угоняют в рабство.
«Но ведь сам Мирза-Садык, — думали правоверные, — тоже отбирает воду и хлопок, а молодых женщин запер в старой разрушенной мечети, чтобы увести их потом со своим отрядом во имя победы над большевиками».
Так кого же слушать? За кем идти?
Бой начался в полдень.
Хрипели, накалялись кожухи пулеметов. Желтым вихрем вскидывался под снарядами песок.
— Ур! Ур! Ур! — понукали басмачи своих низкорослых коней.
В ответ им неслась команда:
— Прямо по кавалерии!.. Пальба эскадроном! Эскадро-он!.. Пли!
— Ур! Ур! Ур!
— Эскадро-он! Пли!
Лиловые, синие, оранжевые халаты басмачей. Сабли, пики, взрывы гранат, стоны раненых, потные ребра лошадей, гулкая пальба «люисов». И над всем этим визгливый голос муллы, призывающий кунградцев к новым и новым схваткам: «Инш-алла! Инш-алла!»
И только к закату солнца бой закончился. Мирзу-Садыка удалось, наконец, схватить и связать по рукам его же собственной зеленой чалмой.
Кунградцы тут же прекратили сопротивление и сложили оружие.
Население покинуло свои убежища и собралось на площади у разрушенной мечети, чтобы поглядеть на красных джигитов.
Старейшие люди города спросили разрешения у командира полка обратиться к нему с вопросом.
— Правда ли, — спросили старики, — что красные джигиты отбирают воду и хлопок, а женщин угоняют в неволю?
— Нет. Неправда. Воду и хлопок отбирают вот такие бандиты, как он, — и командир полка показал на связанного Мирзу-Садыка. — А мы возвращаем народу не только воду и хлопковые поля, но и даем свободу и независимость.
Тем временем бойцы разломали двери мечети и выпустили пленных женщин.
Женщины, закрытые густыми сетками паранджи, осторожно вышли из мечети, все еще сомневаясь в своем освобождении.
Старейшие люди города, посовещавшись, вдруг приказали женщинам снять паранджу.
Женщины оробели.
Такого случая не было и за сотни лет, чтобы можно было открыть лицо перед чужими мужчинами.