— Но Тео… — Я замолчала. Да, многое указывало на то, что Тео не обрадуется, если узнает, что его дочь лесбиянка, но я видела их взаимодействие. Видела, сколько в нем было любви. Я попыталась представить, как он отворачивается от дочери, и не смогла. Впрочем, кто знает, на что он был способен. Мне захотелось спросить, что именно произошло с матерью Элоизы, но в итоге я сказала другое: — Значит, вы заключили сделку?
Финн кивнул.
— Мы будем притворяться парой до колледжа. Чтобы отец не донимал меня, и никто не узнал правды об Элоизе.
— Ничего себе.
Я не знала, что еще на это сказать.
Меня словно контузило.
— Она знает о моих чувствах к тебе. Как минимум, знает… что ты нравишься мне. — На его лице было извиняющееся выражение. — Я бы никогда и не помыслил предать ее… Просто я… Такое чувство, что я схожу с ума ото всей этой лжи и секретов. — Он будто бы умолял меня. — Большую часть времени моя жизнь душит меня. Я словно существую, а не живу. Но с тобой… Когда ты рядом, я словно дышу чистым и свежим воздухом. Я ощущаю себя живым.
Боже мой.
Финн повернул руку и переплел свои пальцы с моими, а затем поднес мою руку к губам и бесконечно нежно поцеловал.
— Я обещаю, что никому не скажу. Я никогда не поступлю так ни с тобой, ни с Элоизой.
— Спасибо, — хрипло ответил он.
От того, что он безоговорочно мне поверил, меня затопило теплом.
— Так что…
Дверь домика распахнулась. Свет с улицы осветил лицо Элоизы. Она зашла внутрь и, закрыв за собой дверь, скрестила руки.
— Что вы здесь делаете?
И я умудрилась именно в этот — наихудший — момент потерять свое обычное непробиваемое спокойствие и талант притворяться. То, чем я в совершенстве овладела за прошедшие годы. Я так резко отскочила от Финна, что соскользнула с дивана и свалилась бы на пол, если бы он не успел меня подхватить. Мое поведение так и кричало: нас застукали, когда мы занимались кое-чем запрещенным.
— Черт, — пробормотала я и, пригладив дрожащими пальцами волосы, замерла в ожидании реакции Элоизы.
Она покачнулась на каблуках — явно не особенно протрезвев с тех пор, как я видела ее в доме. Потом прищурилась.
— Финн?
Судя по всему, Финн тоже утратил умение притворяться.
— Эль, я… — В его взгляде горело чувство вины, и Элоиза, несмотря на все свое опьянение и на царивший в домике полумрак, распознала его.
Она отшатнулась от нас с беспредельным страхом в глазах.
— Финн?
Он отпустил мою руку и встал.
— Эль, прости. Я нечаянно.
— О, боже, ты же не…?
— Элоиза. — Я тоже встала. — Я никому не скажу.
Однако мои слова не пробились к ней.
— О, боже. — Она подняла трясущуюся руку ко лбу и прислонилась к стене. Ее спина задела выключатель, и я сощурилась, когда помещение залил свет.
Элоиза этого и не заметила. Она еле дышала, а ее лицо стало неестественно бледным.
— Эль. — Финн бросился к ней, но она, вытянув руку, остановила его.
— Меня сейчас вырвет, — всхлипнула она, после чего побежала в ванную.
Финн кинулся за ней следом, я тоже и, догнав ее первой, еле успела поднять ее волосы, после чего она согнулась над унитазом, и ее стошнило всем, что она съела и выпила на вечеринке. Даже когда ничего не осталось, ее продолжали мучить позывы, и она издавала скулящие звуки, которые вскоре превратились в полномасштабные рыдания.
Мои глаза обожгли слезы. Мне было ненавистно, что я стала причиной ее боли и страха.
— Ш-ш… — Я подползла к ней поближе и погладила по спине. — Элоиза, — дрожащим голосом прошептала я, — для меня это ничего не меняет. Тебе нечего стыдиться. Но я понимаю, что ты испугана. Понимаю. Я никому не скажу. Честное слово.
Она отпрянула и сердито уставилась на меня. Ее лицо блестело от пота, а вокруг глаз размазалась тушь.
— И я должна тебе верить?
— Да.
— Ну а я вот не верю.
Она переместилась от унитаза к ванной, привалилась к ней спиной и трясущейся рукой откинула с лица волосы.
Финн неуверенно мялся в дверях.
Атмосфера была настолько тяжелой и ужасающей, что походила на скорбь. Когда родители Анны расстались, психотерапевт сказала ее матери, что переживания Анны были своего рода скорбью. Каждый день после занятий я сидела с ней, и она просто молчала. Но окружающая ее атмосфера говорила сама за себя. Она была тяжелой и пугающей, состоящей из единственного чувства утраты невинной веры в волшебное «навсегда», потери постоянства и… безопасности.
Такой же была атмосфера в крошечной ванной, и создавала ее в основном Элоиза.
— Мы станем семьей, — наконец тихо сказала я.
Ее глаза воинственно вспыхнули.