— Нет, я верю тебе, Индия. Я всегда замечала в тебе что-то такое… Просто неправильно это интерпретировала. Теперь я знаю. — Она пожала плечами. — Ты тоже ущербная.
Я поморщилась.
— Не лучшее слово.
— Зато правдивое.
— Почему ты ущербная, Элоиза? Зачем тебе быть такой? Почему ты боишься рассказать всем правду?
— Ты знаешь, что, когда мне было тринадцать, я потеряла маму?
— Да.
— Смерть самого близкого человека наносит ущерб, Индия. Такая потеря оставляет за собой обломки. А мы с мамой были близки. Я знала, что мне повезло. Мои родители очень любили друг друга, и я даже не представляла, что папа сможет оправиться. — Она расслабилась на диване, глядя куда-то в пространство перед собой. — Для меня же все было иначе. Я помню, какую боль ощутила, как неожиданно осознала, что все в жизни временно. Чем старше я становилась, тем более обманутой чувствовала себя. Мои ровесники… Они не знали, что значит скорбеть. Чувствовать такую сильную боль. Смотреть на друзей и не понимать их, потому что важные в их представлении вещи кажутся тебе глупыми и незначительными, ведь ты знаешь, что именно по-настоящему важно.
По ее щекам текли слезы, и она поспешно стирала их.
— Хотя был еще Финн. Он понимал меня. И папочка понимал. Он мой лучший друг, знаешь? Мой отец — мой лучший друг, мой герой и весь мой мир. Если я потеряю его, то не знаю, смогу ли оправиться. А если я потеряю его из-за того, что предпочла бы влюбиться в Анджелину, нежели в Брэда, то никогда не прощу себя. Только не за этот выбор.
— А это выбор, Элоиза? — Я наклонилась вперед, желая лучше понять ее. — Ты ничего не можешь поделать с тем, к кому тебя влечет.
Ее губы горько скривились.
— Да, не могу. Поверь, мне бы хотелось. Хотеть Финна по-настоящему.
Я рассматривала чашку, пытаясь набраться смелости, чтобы спросить.
— А как… Как ты узнала, что лесбиянка? Когда?
— Мне было почти пятнадцать. Какое-то время я уже знала, что что-то не так. Мы взрослели, мои подруги начали встречаться с парнями, а я никогда не влюблялась в мальчиков. Я пыталась убедить себя, что это связано с созреванием, что у меня все еще впереди. Я целовалась с парнями на вечеринках, но чувствовала один дискомфорт, а иногда — и отторжение. Однажды Брайс говорила об одном мальчике из нашего класса. О том, какой он красивый, и что, когда он ей улыбается, она ощущает трепет внутри. И тогда я осознала, что тоже ощущала все это… — Еще больше слез потекло по ее щекам. — Но к своему репетитору по французскому.
— К девушке, — прошептала я, чувствуя боль в груди за нее.
Элоиза кивнула.
— Ее звали Одри. Она была француженкой, училась на первом курсе Бостонского университета. Маленькая четырнадцатилетняя я трепетала и таяла от ее улыбок и случайных прикосновений. Остро чувствовала малейшее ее движение. Подробно анализировала каждое ее слово. И проплакала всю ночь напролет, когда после урока со мной за ней приехал ее парень. В конце концов я сказала папочке, что больше не нуждаюсь в ней. Чтобы не разбираться со своими чувствами. Но они оказались будто бы разблокированы. Вскоре у меня развилась влюбленность в Катерину Кельтер.
Я разинула рот.
Элоиза горько хохотнула.
— Знаю. Я полна сюрпризов. Но я довольно сильно сохну по ней с девятого класса. А она никогда не заметит меня. Я никогда не смогу подойти к ней, пригласить на свидание, взять за руку или поцеловать. Разве это справедливо? Почему мне приходится скрывать, с кем я хочу быть? — В ее глазах вспыхнуло негодование.
До этого момента Элоиза казалась мне такой сдержанной — грустной, но сдержанной. Но теперь я увидела, в какую ярость приводит ее необходимостью скрываться от мира. А еще поняла, почему в ее глазах вспыхнула ревность, когда Брайс рассказала о том, что Катерина клеилась к Финну. Элоиза ревновала не Финна… а Катерину.
— Ты же не собираешься удариться в панику? — резко спросила она, вновь защищаясь. — Не боишься, что меня потянет к тебе?
Я не знала, было ли это проверкой или чем-то еще, но не сомневалась, что от моего ответа будет зависеть развитие наших с ней отношений. И потому приподняла бровь и сказала:
— Если я традиционной ориентации, значит ли это, что меня привлекают абсолютно все парни в мире?
— Конечно, нет. Но ты не ответила. Ты боишься, что меня потянет к тебе?
— Я привлекаю тебя? — спросила я тоном, который, хотелось верить, ясно показывал, что наш разговор не вызывает у меня таких опасений.
Она фыркнула, вытирая последние слезы.
— Ты очень красивая, но я поместила тебя в категорию родственников еще до того, как ты успела приехать.
Я вспомнила слова Финна о ее страхах и о том, что к ним имела отношение ее мать.