Словами беспощадного негодования вы ответите, товарищи, этим непримиримым сторонникам оппортунистического примирительства, этим «демократическим» прихвостням либеральных и полулиберальных купцов, дворян и чиновников.
Вы скажете им: мы, пролетарии, не требуем от либералов, чтоб они отказались от своих классовых интересов, стали на нашу точку зрения и боролись за нашу социалистическую программу, – хотя мы и готовы поручиться, что, как только они это сделают, они раз навсегда вырвут почву из-под нашей политики выдвигания противоречий.
Мы не обвиняем также и так называемую демократию в том, что она не становится в ряды партии революционного социализма, – но чего мы от нее требуем, так это верности собственной программе. И этого нашего требования она не может снести и бросает нам в ответ обвинение в том, что мы не способны молчаливо смотреть, как она из-за спины земской оппозиции замахивается на нашу партию, единственную представительницу честного, решительного, непримиримого демократизма!
Мы вносим то, что разделяет, а не то, что объединяет? Не наоборот ли, не вы ли повинны в этом?
Мы, социал-демократы, выступили на поле революционной борьбы в эпоху полного политического затишья. Мы с самого начала формулировали нашу революционную демократическую программу. Мы пробуждали массу. Мы собирали силы. Мы выступили на улицу. Мы наполнили города шумом нашей борьбы. Мы пробудили студенчество, демократию, либералов… И когда эти пробужденные нами группы стали вырабатывать свои собственные лозунги и свою тактику, они обратились к нам с требованием, которое в чистом, незамаскированном виде звучит так: «Устранитесь, – выбросьте из вашей революционной программы и революционной тактики то, что отличает вас от нас, – откажитесь от тех требований, которых не могут принять московский купец и тамбовский дворянин, – словом, измените тем лозунгам, которые вы выдвинули в то время, как мы еще мирно почивали, в болоте политического индифферентизма, – от той тактики, которая составила вашу силу и которая позволила вам совершить чудо: пробудить нас от нашего позорного политического сна».
Земство не могло прийти в движение, не приведя, в свою очередь, в движение всю ту интеллигенцию, которая наполняет все его поры, которая широким кольцом окружает его по периферии, которая, наконец, связана с ним узами крови и узами политических интересов. Земский съезд 6–8 ноября вызвал целый ряд политических банкетов демократической интеллигенции. Были более, были менее радикальные банкеты, были более, были менее смелые речи; в одном случае говорили об активном участии народа в законодательстве, в другом – требовали ограничения самодержавия и даже доходили до требования всенародного учредительного собрания. Но не было ни одного банкета, на котором встал бы либеральный земец или «освобожденец» и сказал: «Господа! На днях соберутся (или собрались) земцы. Они потребуют конституции. Затем земцы и думы потребуют – если потребуют – конституции в земствах и думах. Потом на банкетах земцы и думцы соберутся вместе с интеллигенцией – вот как собрались сегодня мы – и опять постановят резолюцию о необходимости конституции. Правительство ответит на это более или менее торжественным манифестом, в котором (оратору совсем не нужно было бы быть пророком, чтобы предвидеть это) будет провозглашена незыблемость самодержавия, земствам будет предложено вернуться к обычным занятиям, а политические банкеты будут упомянуты лишь в связи с соответственными уголовными статьями. Что тогда? Как ответим мы на такое заявление правительства? Другими словами: какова наша дальнейшая тактика, милостивые государи?»
После этих простых слов в собрании воцарилась бы неловкость, демократические дети неуверенно взглянули бы на земских отцов, земские отцы недовольно нахмурили бы брови, – и все немедленно почувствовали бы, что оратор сделал большую бестактность.
Его бестактность состояла бы в том, что он на либеральном банкете высказал бы то, что есть. Но такой бестактности наш оратор не совершил, ибо его не было. Никто из земцев или из услужающих им «освобожденцев»-демократов не поставил вслух вопроса: что же дальше?
Такую бестактность решились сделать только социалисты-пролетарии.
Они явились в Харькове на заседание Юридического Общества, председатель которого предлагал отправить министру весенних дел приветственную и благодарственную телеграмму, и один из них сказал собравшимся, что единственная весна, которой верит пролетариат и которой только и может верить демократия, будет принесена революцией. Они явились на заседание Екатеринодарской думы, где оратор-рабочий сказал: «Погибающее самодержавие думает бросить вам приманку… оно надеется обмануть вас и теперь точно так же, как не раз обманывало! – Но… оно почувствует, что народилась в России новая сила, с самого начала своего существования явившаяся непримиримым, смертельным врагом царского деспотизма. Эта сила – организованный пролетариат… И мы – горсть борцов великой армии труда – зовем вас с собой. Мы с вами – представители противоположных общественных классов, но и нас может объединить ненависть к одному и тому же врагу – самодержавному строю. Мы можем быть союзниками в нашей политической борьбе. Но для этого вы должны оставить прежний путь смирения, вы должны смело, открыто присоединиться к нашему требованию: Долой самодержавие! Да здравствует учредительное собрание, избранное всем народом! Да здравствует всеобщее, прямое, равное и тайное избирательное право!».
Пролетарии явились на банкет одесской интеллигенции и там их оратор сказал: «Если вы, граждане, найдете в себе достаточно мужества, чтобы открыто и без колебаний поддержать наши демократические требования, мы, пролетарии-социал-демократы, приглашаем вас идти рядом с нами в борьбе с царизмом. В этой жестокой борьбе мы, социал-демократы, будем до последней капли крови отстаивать великие принципы свободы, равенства и братства».
Ораторы-пролетарии не боялись поставить открыто вопрос: что делать? – ибо на этот простой вопрос у них есть простой ответ: нужно бороться, нужно «до последней капли крови отстаивать великие принципы свободы, равенства и братства»!
И как бы для того, чтобы показать, что это не фраза в устах пролетариата, бакинские стачечники,[53] эти буревестники надвигающейся всенародной грозы, оставили на земле десятки убитых и раненых, проливших свою кровь за великие принципы свободы, равенства и братства!..
И вот, от этого класса, который научает своих детей так бороться и так умирать, явились представители на либеральные банкеты, на которых так хорошо говорят о героической борьбе и героической смерти.
Имели они право на внимание?
Либеральная печать много говорила о пропасти между интеллигенцией и народом. Либеральные ораторы не знают другой клятвы, кроме клятвы именем народа.
И вот ныне перед ними в лице пролетариата выступает на сцену сам народ. Не в качестве объекта просветительных начинаний, а в качестве самостоятельной, за себя ответственной и требовательной политической фигуры.
И что же?
– «Долой отсюда!» кричат либералы, надеявшиеся, что высокий имущественный ценз (цена либерального обеда от двух до четырех рублей) не позволит пролетариям перешагнуть пропасть, отделяющую «интеллигенцию» от «народа».
Профессор Гредескул[54] не находил «слов для достаточного выражения своего негодования», когда рабочие разбросали прокламации на заседании харьковского Юридического Общества, и кричал на всю залу: «если те, которые это сделали, честные и порядочные люди, пусть они добровольно удалятся». Он сомневался в том, честные ли, порядочные ли они люди!..
53
О характере и размерах этой стачки дают нам представление нижеследующие выдержки из прокламации Петербургского Комитета, выпущенной 10 января в связи с бакинской стачкой:
"Вот уже скоро три недели, как рабочие Баку, этого крупнейшего на Кавказе промышленного центра, предъявивши требования экономического и политического характера, дружно прекратили работу. Всеобщая стачка огромным пожаром охватила все, за незначительными исключениями, промысла, фабрики, заводы, мастерские, типографии. Забастовали рабочие на доках и пристанях. Бастуют целые районы, целые заводские поселки, – все рабочие отдельных предприятий без различия пола, возраста и национальности, – русские, армяне, грузины, персы, татары. Это – внушительная грандиозная манифестация. Жизнь в этом громадном, оживленном городе замерла, остановилась. Конки не ходят. Телеграф и телефон не действуют. Газеты не выходили несколько дней. По временам на улицах появляются толпы демонстрирующих рабочих. Происходят стычки с казаками и полицией. Стачка длится, – рабочие настойчиво и неуклонно идут к поставленной цели. Повторяем, это – грозная исполинская манифестация…
Как один человек, поднялся пролетариат одного из крупнейших городов России, и он мстит самодержавию за все его преступления, за тот гнет и бесправие, которые железными тисками давят русского пролетария, за бессмысленную войну с Японией, за кишиневский погром и якутскую бойню – за все, что в продолжение стольких лет взывало к протесту и искало себе выхода.
Потрясающим трагизмом и неуклонной энергией были полны отдельные глубоко-знаменательные эпизоды первого сражения, данного русским пролетариатом русскому самодержавию: это расстрел рабочих на киевском вокзале, их демонстрация с трупами убитых, часто наблюдавшееся уклонение солдат от стрельбы, солидное спокойствие манифестантов в Одессе.
Такими же и более замечательными эпизодами будет, вероятно, богата и нынешняя стачка.
Если летние стачки 1903 г. развернули русскому правительству и всему миру всю ту громадную солидарность и единодушие, которые может проявлять русский пролетариат в своей классовой борьбе за политическую свободу, – то нынешней, если даже она ограничится пределами одного Баку, суждено, по-видимому, стать исполинской демонстрацией его энергии и настойчивости в деле достижения раз навсегда поставленной цели.
Собирайтесь же теснее, товарищи, под знамена социал-демократии, и пусть смелое выступление бакинских рабочих найдет себе горячий отклик в сердцах их петербургских собратьев! Удесятерим же свою энергию в нашей повседневной революционной работе, будем всюду и везде выяснять смысл происходящих на юге событий, будем собирать деньги на поддержку стачечников, будем подготовлять почву для такой же грандиозной стачки здесь, в Петербурге! Как могучий удар тарана, она снесет последние твердыни самодержавия. Она может обратиться в последнюю и решительную схватку русского народа с русским самодержавием.
Долой самодержавие! Да здравствует всеобщая стачка! Искренний привет бакинским товарищам!"
54
Гредескул (род. в 1864 г.) – профессор харьковского университета. По приказанию министра Дурново, был заключен в тюрьму и перед самыми выборами в I Думу сослан в Архангельскую губернию. Редактировал газету «Мир» (впоследствии закрытую); был одним из руководителей кадетской партии. В I Думе был избран вторым товарищем председателя Думы. В дни Советской власти Гредескул эволюционировал влево, и его политические выступления в 1920 г. предвосхитили «сменовеховство». В последние годы Гредескул работает как профессор ленинградских вузов.