А немного погодя жители деревни с одобрением заметили – судьба Вячеслава Яковлевича вроде бы устраивается: начались у него всякие хорошие отношения с Лидочкой, Лидией Ивановной, заведующей медпунктом. Она тоже недавно приехала в Сергеевку, окончив медучилище, жила на постое у старухи Миронихи. Ходили-гуляли молодые люди по-над вечернею рекой недолго, уже к Новому году Лидочка собрала свой чемоданишко, и Вячеслав Яковлевич перевез его на велосипеде в свою приземистую хатёнку. Свадьба получилась сверхскромной, тихой. Лидочка была детдомовской, Славик отца своего никогда не видал, а мать умерла уже лет пять тому. Из приглашенных учителей-коллег пришли три-четыре человека, да сидела за столом ещё бабка Мирониха и всё чего-то плакала, глядя на Лидочку, и мелко-мелко тайком её крестила:
– Господи, спаси и сохрани сиротку… Господи, избавь её от тёмных сил…
В первую брачную ночь Славик до смерти перепугал юную свою жену.
Гости разошлись рано, сразу после боя московских курантов. Потом были жаркие объятия, лёгкие слёзы, счастливый смех и – поцелуи, поцелуи, поцелуи. Уже под утро, надумав спать, они решили выпить по глоточку за семейное счастье. Иначе, уверил Славик, ему не уснуть. Он плеснул коньяку Лидочке чуток, себе же вбухал полный стакан. Лидочка затревожилась – зачем, милый? Но Славик успокоил:
– Ты ж видела, я за столом две стопки только… Не бойся, Лид, вот сейчас выпью, а с завтрашнего дня – ни-ни. Просто сейчас надо крепко заснуть и отоспаться.
Они чокнулись, ещё раз крепко-крепко, до перехвата дыхания, поцеловались и так, в объятиях друг друга, моментально потеряли дневное сознание, провалились в сон.
А через час Лидочка растолкала супруга.
– Слава! Славик!
Она вскочила с кровати, включила свет. Её била дрожь, худенькие плечи под прозрачной сорочкой ходили ходуном, глаза – в пол-лица.
– Боже, Слава! Как ты стонал! Как скрипел зубами! Что? Что случилось?
Дольский откинулся без сил на подушки, вытер одеялом мокрое от испарины и слёз лицо.
– У-у-уф!.. Приснилось что-то… Душно у нас.
Он выкарабкался из постели, так, в одних трусах и босиком, прошлёпал к двери, распахнул и начал жадно, как пиво с похмелья, хлебать студёный кислород из сенок. Сердце толкалось в горло. Кошмары, проклятые ночные кошмары – когда же они иссякнут?! Эти ошмётки студенистых мозгов… Белеющие прямо на глазах волосы… Предсмертный безумный взгляд Тамары… Писк-плач ребёнка – зачем, зачем этот ребёнок?.. И – кровь, кровь, кровь!..
Всё, хватит – полтора года минуло.
– Славик, Слава, тебе плохо? Дай-ка, я пульс проверю…
Лидочка стояла на ледяном полу, по-детски поджимая то одну, то другую босую ногу и комкая тонкую рубашечку на своей остренькой девчоночьей груди. Её белокурые прядки падали на глаза, и Лидочка то и дело, потешно кривя губки, сдувала их.
Славик хмыкнул, захлопнул дверь, накинул крючок, подхватил жену на руки, прижал к себе.
– Всё, Лидуша, всё, милая, теперь – ты у меня есть! А скоро и вовсе всё изменится… Все будет о’кей, вот увидишь! Давай-ка спать…
Лидочка быстро, через пяток минут, свернувшись у него под боком калачиком, и правда уже засвистела тихонько носом, сладко причмокивая губёшками, а Славик, глотнувший ещё полстакана, всё равно ворочался и ворочался до рассвета. Череп распирали мысли. План надо было ещё раз отточить, отшлифовать.
Наступил третий – последний – этап операции. О-о-о, он, Славик Дольский, докажет всем и вся, что умный человек – сам кузнец своего счастья. Ведь так, кажется, учили в школе? Прозябают только дураки, олигофрены. Если всю жизнь за медные гроши вертеться физруком по разным сельским школам, мотаться по просёлкам на велосипеде, – уж лучше вздёрнуться на первом попавшемся суку.
А Судьба к нему, Славику, благоволила. Да, да! Она наделила его умом, внешностью, здоровьем. Она, Судьба, так ловко подстроила обстоятельства, словно подталкивала, поощряла: ну, ну же – рискни! Тот же обрез взять: почти десять лет в земле пролежал. Ведь догадался же Славик, будучи ещё сопляком малолетним, стибрить обрез у своей компашки пацаньей и заныкать. Ну подозревали его тогда, ну расквасили нос, зато обрез вот он, спустя годы и пригодился. Пришлось в отпуске специально за ним под Новокузнецк ехать. А все эти придумки с большими кедами, переводом стрелок на стариковских ходиках, махоркой, пробродами по воде до следующей лесополосы… А как подфартило ему, что ни единый человек не увидал его в тот момент, не засёк… А как он выдержал характер: лишь четыре тысячи взял пока, да и то через год, перед отъездом из Глазково…