Виктор бросается вправо – вдоль забора. Еле сдерживая себя, умеряя рысь, на буксире тащит Марину.
– Ну, шевелись же, чёр-р-рт!
Обрывистые лихорадочные мысли: «Если ворота за углом – туда вбежать? Там люди должны быть… А если одни собаки?..»
Вот и угол. Виктор всматривается назад. Никого. Слава Богу! Скользит взглядом по окрестности… Сволочи, вон они! Спешат наперерез. Проклятое голубое пятно маячит метрах в ста. Только б не стреляли!..
И тут Виктор замечает трёх женщин. Первый порыв – броситься к ним: люди, живые люди! Но счастливая чёрненькая мыслишка шмыгает в мозгу, обжигает радостью:
«Они отвлекут, отвлекут на себя…»
Женщины – две пожилые и молодуха – с пустыми корзинами деловито вышагивают навстречу тем.
«Господь вас спаси и сохрани!»
Виктор, дёрнув оцепеневшую Марину, резко сворачивает и на полусогнутых скользит вдоль забора. И в ту же минуту слышит мощный гул впереди. Это же трасса…
– Дорога!
Они выбрались на бетонку рядом с автобусной остановкой, но другой, километра на два выше своей, привычной. Остановились, не доходя до толпы. Пассажиры, человек десять, все как один выпучились на них, зашептались меж собой, заволновались.
Виктор глянул на жену и внутренне ахнул: растрёпанная, в крови, летняя белая маечка – в грязи, разодрана на плече, открытые руки под октябрьским знобким ветерком посинели, покрылись пупырышками… Сам он, конечно, не краше.
Вспышка радости начала притухать, гаснуть. Виктор обнял поникшую Марину, согревая, прижал к себе, тупо упёрся в толпу взглядом. «Пропади всё пропадом – живы и ладно… Деньги-то в рюкзаке остались – как доедем?..»
Внезапно по нервам что-то ударило. Виктор повернул голову – голубое пятно! Оно проявлялось всё отчётливее, приближалось, и, наконец, из-за стволов показались те двое.
«Не может быть! Здесь же – люди…»
Виктор отпрянул, стиснул Марину так, что она застонала, но глаз не открыла.
Парень в голубой куртке шёл прямо на них и… улыбался. Виктор отступил шаг, другой… И тут с ужасом потаённого ещё стыда понял: он знает этого человека. Больше того, парень этот – Олег, кажется? – служит в одной с ним конторе, только кабинет его этажом выше.
Олег приближался, улыбаясь всё неувереннее, пробормотал:
– Я смотрю, ты это или не ты? Кричу, кричу, а вы – бежать…
За его спиной маячил похожий на него мужик в солдатском бушлате, за плечом его из рюкзака торчала какая-то палка или трубка.
Виктор напрягся, хотел удержать себя, скрутить, но не успел. Что-то всплыло из глубин прямо к горлу, перекрыло дыхание. Он резко оттолкнул Марину, вскинул белые кулаки перед лицом оторопевшего парня и, взбешённо потрясая ими, завизжал:
– Что-о-о? Что-о-о-о?! Не позво-о-олю!! Я не позво-о-о-олю!!!
Он захлебнулся, затопал ногами, тоненько, страшно завыл в голос.
Люди испуганно, встревожено смотрели на него.
На земле сидела озябшая Марина и, закрыв ладошками лицо, тихо плакала.
ТВАРЬ
Рассказ
Кривить душой не буду: сердце у меня ёкнуло.
Ещё бы!
Так всё неожиданно, нелепо. Любой бы на моём месте струхнул. И, главное, я сразу понял: это – не галлюцинации, не бред. Вот что самое жуткое. Хотя я, конечно, поначалу и пытался себя убедить: мол – допился, голубчик, допрыгался.
Но я в тот день не так уж много выпил. Утром пива три кружки. В обед бутылку на двоих с приятелем разлили. Потом в кафе «Лель» я таки выпросил у Нинки, буфетчицы, сто пятьдесят, хотя кобенилась, сучка, кричала: пока, видите ли, пиво не продаст, водкой торговать не будет. Паскуда! Хлебом её не корми, дай человека унизить. Это она со мной, с приятелем, хотя и бывшим, так, а что она с простыми похмельными бедолагами вытворяет?
Тьфу!
Так вот, домой я пришёл вполне в норме. Себя помнил. Разогрел суп. Распечатал банку бражки. Сам её квашу: слабовата, ещё не дозрела, но к водке чуть добавит градусов. Пойдёт. Выпил кружку, супу похлебал. Супец жиденький, из консервов, третий день уже на лоджии киснет, но вроде ничего, есть можно. Я ведь потом, когда это началось, ещё подумал между прочим: не отравился ли я супцом?
Похлебал, посуду сполоснул – с этим у меня строго: порядок в доме какой-никакой должен быть, иначе очень легко окончательно в свинтуса превратиться. Животным быть не хочу.
Нацедил ещё порцию бражки, прихватил в комнату, включил телевизор. Жена с собой много чего забрала, «Горизонт» цветной тоже прихватила, так что мне вот этот недокормыш маленький и бесцветный остался – «Сапфир». Сверкает, долдонит чего-то и – ладненько. Засветил я его, кресло любимое откатил от стены, устроился. Сижу, потягиваю хлёбово, смотрю. Какой-то мордатый дядя в галстуке, с щетинистой причёской, на кабана похож, нагло убеждает: мол, чтобы жить лучше – надо цены снова повысить. Осклабился похабно, харя мясистая лоснится: голодать, товарищи, полезно – врачи советуют…