По моим словам может показаться, что на сцене я имел жалкий, запуганный и скованный вид. Но достаточно пересмотреть записи прямых трансляций в инстаграме или ютубе и убедиться, что держался я уверенно, ни разу не позволил себе сфальшивить, ни в аккордах, ни в выражении лица – сам проверял.
Только перед самим собой я могу позволить себе оставаться честным до конца – уверен, что даже если бы я пробежал марафон, я не чувствовал бы себя настолько уставшим и опустошенным. Волна аплодисментов, наполнившая зал после финальных аккордов уже не взбадривала меня так, как раньше. Я мог понять тех музыкантов, которые уходят из групп. Вряд ли музыка – это именно то, чем мне следует заниматься всю жизнь. Попробовал – хорошо, но теперь я должен отыскать что-нибудь другое. Возможно, пару раз я дал своим видом понять остальным, какие мысли кружились у меня в голове – чего стоил один только взгляд в глубину коридора, по которому я бежал всё дальше и дальше, надеясь в самом его конце отыскать то, чему действительно хотел бы посвятить всю жизнь. Это было уже после концерта, так что я не видел смысла напрягаться так, как на нём – просто думал, что это могло привлечь к себе внимание. Хотя, Штефану даже наблюдательность и везение иногда бывает не нужно, чтобы делать правильные выводы о душевном состоянии людей вокруг себя. Не знаю, на чём он их основывал – на своих чувствах, впечатлениях, на логических заключениях или телепатии; но факт оставался фактом – он знал, о чём я думал. У нас было минут двадцать до второго выступления – лучшей песни Штефана. Могу себе представить, как много это значило для него, хоть мне до этого мало было дела. Я взял ещё один перекур и на этот раз Гёте пошел вместе со мной. Что делать – пришлось угостить его сигаретой, а он принял её без всякой благодарности, просто взял у меня из пальцев и всё. Я не обился – только ждал, сам не зная чего, но было ясно: что-то вот-вот произойдёт. И Штефан не стал испытывать моё терпение:
– Die Vertragslaufzeit…
– Ихь шпрехэ дойчь нихьт, – ответил я, покачав головой и улыбнувшись.
– Срок действия договора – он почти истёк. Я говорил, что мне осталась ровно неделя? Если нет, то теперь сказал. На сегодня у нас ещё остались дела – последний пункт. И я знаю – ты сделаешь всё как нужно, что бы ни встало перед тобой – ты уже не раз это доказывал всем нам. Мне было очень приятно иметь с тобой дело – просто хочу, чтобы ты знал это; и то, что мы с тобой друзья – меня очень радует. В этой стране ты был одним из моих проводников и я благодарен тебе за это. Мы прошли долгий путь – вот, почти виден его конец. Ну что, – он кивнул в сторону двери, – пойдём?
Дожидаться моего ответа он стал. Да и что я мог сказать ему на это? Хорошо, если хотя бы он сам понимает половину из того, что говорит. Впрочем, я знал его уже давно – сотню ли лет – поэтому мне было известно так же, что если я задам ему такой вопрос, он ответит мне слово в слово на одном дыхании: «Ах, если бы только понимал это, то лучше бы знал себя». Но после этих слов, мне вновь захотелось играть – то самое желание, которое почти угасло после первого нашего выхода на сцену сегодня. Может, это так сигареты зашли?.. Эх, замечательный он, всё-таки, человек. Окурок – в асфальт, а в грудь побольше свежего воздуха. И я снова стал думать о песне и напевал её, возвращаясь по коридорам нашего колледжа обратно в нашу подсобку, а оттуда – на сцену.
Эпилог Июнь
1. Гоголь
В свете событий, произошедших на фоне последних дней в моём родном городе с близкими мне людьми, я должен заметить, что роль постороннего наблюдателя никогда не представлялась мне настолько забавной и привлекательной. Оценивать любые происшествия можно, лишь отдалившись от них, не принимая непосредственного участия. Поскольку со мной самим не происходит ничего, о чём я мог долго и занимательно рассказывать, я примеряю на себя роль вечного обсервера. Комичность в фигуре призрака по отношению к миру и к самому себе как ничто иное скрашивает вечность, даёт мне пищу для постоянных размышлений. В широком смысле, моё нынешнее существование и сводится только к одному – к мышлению. Моя персона меня больше нисколько не интересует, а потому я предпочитаю выносить себя за скобки в контексте этой истории. Всё внимание я уделяю фигурам на этой изогнутой доске вечного непостоянства – они заслуживают теперь его больше, чем я.
Своим долгом я считаю, для начала, прояснить несколько вопросов, которые без постороннего вмешательства могут оказаться для верховного смотрителя, стоящего над всеми нами, нераскрытыми до конца.