Андрей был одним из тех, на ком всё держалось. Его влияние на нас было огромным, хоть он ни разу так и не появился на сцене. Без таких проводников, как Андрей, Штефану никогда не удалось найти дорогу, которую он искал, и которую сам наш звукач не подозревал. Теперь, исполнив свой долг, актёр второго плана должен удалиться, насытившись мимолётной значимостью своей роли. Но подозревает ли он о существовании положенных ему почестей человека, наделённого талантом появляться в нужное время и исчезать, когда в нём исчезает потребность? Человеку свойственно считать себя главным героем собственной истории; судьбы других – лишь точки, которые пересекает прямая твоей собственной доли – так думают они. Для самого Андрея Штефан – всего лишь актёр на вторых ролях в оперетте, на которую сам он забрёл от скуки и даже не понял, какой значительный вклад внёс в неё сам. В его рассказах он держит социальную дистанцию в полтора метра от всех остальных героев, потому что до самого конца, только после моего исхода, он понял, насколько близок им и как они все близки ему.
Чьи-то истории всегда гаснут на фоне других. Простой звукач до самого конца не подозревал, что стал частью чего-то большего, чего его выдуманная судьба. И всё же, чего стоила какая-то жизнь – лишь того, чтобы быть упомянутой в положительном или отрицательном ключе на страницах чужого романа.
Роль родственников Штефана, на первый взгляд, может показать такой же неочевидной и незаметной, как и влияние Андрея на нашу группу. Мне они всегда казались пациентами психбольницы, досрочно вышедшими на волю; надеюсь, они сумеют простить меня за это. Изо всех сил они стараются сделать вид, что понимают друг друга, а иногда, окончательно заблудившись, и сами в это верят. И потому только настают такие моменты, когда они счастливы друг с другом, испытывая от взаимного присутствия те же чувства, свойственные старикам и маленьким детям. Им никогда не удастся понять друг друга, но и ненависти между ними не возникнет, пока они поддерживают эту свою иллюзию порядка.
Непонимание, с которым пришлось столкнуться Штефану – совсем иного толка. Гёте их не понимал – и не скрывал этого. Отец тоже не знал, что у его сына на уме, но старался ничего этого не выказать и требовал от него понимания в ответ. Родители Штефана олицетворяли рационального мира, а значит, были для него ближе к роли антагонистов, чем теми, на кого он в любой миг смог бы положиться. Как и предполагалось, он был на них разгневан и пытался преодолеть, пока те раз за разом наступали на свои же грабли, а затем раскаивались, снова отчаянно сопротивлялись и делились опытом, когда возникала такая необходимость. Лишь со временем, повзрослев, родители постепенно стали являться ему в ином свете – не смотря на всё своё лицемерие, Отто постепенно убеждал сына в том, что воюет на его стороне и не смотря на многочисленные конфликты, между отцом и ребёнком было заключено негласное перемирие, которое со временем перерастёт в настоящую, самоотверженную любовь между поколениями. Роль матери Штефан в своей жизни наш герой не осознавал до последнего, пока не убедился, насколько та была велика. За те лёгкие касания, которыми она направляла сына, он будет ей благодарен до самого конца своей жизни.
Наконец, я должен внести свой последний комментарий об этом мире, который я любил и до, и после. До сих пор этот момент кажется мне одним из самых важных. Некоторые вопросы мы задавать лишь самим себе, без всякой надежды хоть когда-нибудь получить на них вразумительный ответ. Как бы Штефан ни старался, ему раз за разом приходилось признать, что он не в силах объяснить себе самому мой поступок. Когда я ушел, на Земле после меня остались лишь разбитые судьбы людей, которых я любил и так и не высказанные фразы о любви, дружбе, верности и терпимости к своей природе. Мои знакомые и друзья винят себя в том, что в нужный момент не разглядели во мне болезнь, день за днём разваливавшую меня на осколки. Им кажется, что это их вина, что это они не смогли предотвратить неотвратимое. Я слышал, что неудавшиеся самоубийцы проходят курс лечения в психиатрических клиниках и затем редко решаются на вторую попытку. А вот о тех мятежных ангелах, которым удалось уйти с первого раза, говорят, что на короткий миг, перед самым концом, они испытывают сомнение в своём решении, как в знаменитой фразе одного уцелевшего самоубийцы: «Когда ты летишь с моста, всё в твоей жизни кажется уже не таким уж и неразрешимым, кроме одного – ты летишь с моста». Всё в этом мире поддаётся толкованию и объяснению – и даже не одному. В моём случае живым только и можно, что строить догадки и пожимать плечами – спросить у того, кто знает, у них уже не получится. Но если бы я и уцелел, а затем испытал бы все те лишения и страдания тех, кого объявляют неудавшимися самоубийцами, умалишенными – как бы я тогда ответил на этот вопрос, если бы мне задали его прямо: почему? Поверил бы мне кто-нибудь, что всё было именно так, если учесть во внимание мой диагноз?