Во время паники 1837 г. Бельмонту удалось оказать услугу, которую он повторил в последующие паники и которая помогла ему стать другом банкиров и правительства Соединенных Штатов. Договорившись с Ротшильдами о крупных займах, он смог поддержать американские банки-должники. Иными словами, благодаря огромному запасу капитала Ротшильдов он смог создать в Америке собственную Федеральную резервную систему.
В социальном плане Нью-Йорк в 1837 году был совсем не таким городом, как Бостон, Филадельфия или Чарльстон, и здесь Август Бельмонт снова нашел нишу, которую нужно было заполнить. Нью-Йоркское общество, по мнению членов семьи Моррисов, состояло только из Моррисов и Моррисании, их огромного поместья к северу от города, где сейчас находится один из самых унылых районов Восточного Бронкса. Полковник Льюис Моррис однажды написал о своем городе: «Как Новая Англия, за исключением некоторых семейств, была отбросами старой, так и большая часть англичан в провинции [Нью-Йорк] — отбросы новой». Моррисы были, по сути, единственной нью-йоркской семьей, не занимавшейся «торговлей». Что касается других процветающих семей города, то все они были вынуждены зарабатывать на жизнь трудом. Рузвельты, Баярды, Ван Кортландты и Рейнлендеры занимались сахаропереработкой. Рейнландцы также торговали посудой, а Шуйлеры занимались импортом. Верпланки были торговцами, Кларксоны, Бикманы и Ван Зандты занимались розничной торговлей сухими товарами. Бревоорты и Гелеты занимались железоделательным производством, а Шермерхорны — судоремонтом.
Небольшие, тоскливые газетные объявления того времени показывают, как скромно отцы-основатели великих старых нью-йоркских семей призывали публику покупать их товары: Питер Гоэлет из своего магазина на Ганновер-стрит умоляет покупателей купить его седла и оловянные ложки и объявляет, что получил «партию игральных карт». Джейкоб Астор — до того, как он стал Джоном Джейкобом, — предлагает «гитары, фифы и фортепиано» из своего магазина на Квин-стрит, а Исаак Рузвельт расхваливает достоинства своего «буханки, кускового и протертого сахара и сахарной патоки».
Светская жизнь этих людей во многом зависела от погоды, и когда было тепло и светло, представители нью-йоркского общества сидели у своих парадных дверей на деревянных скамейках, кивали и болтали с соседями напротив. Популярностью пользовались пикники на лесистых холмах в центре Манхэттена, а также прогулки на лодках в Бруклин. На берегах реки Гарлем устраивались охотничьи и рыболовные вечеринки для состоятельных молодых людей, а зимой на Гудзоне, который в те наивные дни, когда еще не было загрязняющих веществ, часто замерзал от Манхэттена до берегов Нью-Джерси, часто устраивались катания на коньках для представителей обоих полов. Когда общество развлекалось, оно делало это со всей серьезностью. Как с юмором заметил Вашингтон Ирвинг, «на эти модные вечеринки обычно собирались представители высших классов, или знати, то есть те, кто держал собственных коров и ездил на собственных повозках. Компания обычно собиралась в три часа и расходилась около шести, за исключением зимнего времени, когда модные часы наступали немного раньше, чтобы дамы могли добраться до дома до наступления темноты». Общественная жизнь, безусловно, представлялась бесплодной и безрадостной. Как писала Фредерика Бремер, «здесь, где почти каждый человек зарабатывает себе на жизнь трудом, нельзя говорить о рабочем классе, но вполне корректно о людях с небольшими средствами и несколько ограниченной средой и обстоятельствами — классе, который еще не выработал себя».
Для людей, живущих в Нью-Йорке, это было совсем другое. Многие ньюйоркцы действительно считали себя весьма радикальными. В суетливом Бостоне и строгом Чарльстоне, например, общество никогда не обедало на публике. Но в Нью-Йорке общество открыло для себя ресторан, и модные люди собирались в ресторанах Niblo's и Delmonico's на ужины и даже напольные шоу. Смелые пили вино, а менее смелые смешивали немного вина с молоком.