Вокруг по-прежнему не было ни души. Возможно, все эти месяцы я напрасно беспокоилась. Может, он больше и не приходил. А может, он вообще никогда не приходил. По реке, пыхтя и отдуваясь, направлялся в сторону Дартмута Верхний паром. Стоящая на нем одна-единственная машина — наверное, машина Либби — подмигивала в сумерках фарами. На реке что-то звякнуло. Я стояла и поджидала Либби, разглядывая лодки и вовсе даже не пытаясь увидеть его. Я прислушалась к звукам «дзынь-дзынь-дзынь» — интересно, отчего они кажутся такими потусторонними? — и опустила руку во внутренний карман куртки. Мне и так было известно, что там: клочок бумаги с электронным адресом, который я знала наизусть, и коричневый стеклянный пузырек с пипеткой. В пузырьке были остатки цветочного лекарства, которое приготовила мне моя подруга Ви несколько недель тому назад. Я ездила на Рождество в Шотландию, погостить в дачном домике у Ви и ее мужа Фрэнка, пока Кристофер был в Брайтоне, но все пошло наперекосяк, и теперь Ви со мной не разговаривала. Из-за этого я теперь чувствовала себя невероятно одиноко, но это ничего, не страшно, ведь у меня есть и дом, и бойфренд, и Беша — словом, более чем достаточно. И еще у меня есть вот это цветочное лекарство, и оно действительно помогает. На этикетке все еще можно было разобрать слова, которые написала Ви: горечавка, репейник, падуб, граб, каштан съедобный, овсюг, шиповник собачий. Я капнула на язык несколько капель микстуры и на секунду почувствовала, как по телу разлилось тепло.
Несколько минут спустя паром причалил к берегу. С глухим стуком опустилась на землю откидная платформа, открылись ворота — с парома скатилась одна-единственная машина и поехала по набережной. Это точно была Либби — я ей помахала. Либби и ее муж Боб раньше торговали комиксами, но бизнес оказался убыточным, и поэтому года два назад они продали свой магазинчик и теперь держали кулинарную лавку «Миллерс Дели», где продавали все подряд: непастеризованные сыры, гусиный жир, лимонный пирог, салаты домашнего приготовления, скульптуры из выброшенных морем деревянных обломков, вязаные шали и покрывала, которые делали они сами или их друзья. Я готовила для «Миллерс Дели» джем и варенье — какая-никакая, а прибавка к писательским гонорарам. На обед я больше всего любила съесть мисочку маринованного чеснока, немного домашнего рыбного паштета и половину багета — зимой я часто заходила по утрам за всем этим в лавку к Либби и Бобу. Либби ехала медленно, окно водительской двери было открыто, и ветер бешено трепал ее волосы. Увидев меня, она остановила машину. На ней были джинсы и обтягивающая футболка, а сверху она обмоталась вязаной красной шалью, будто по отношению к ней февраль вовсе не был жесток и будто она никогда не носила толстых очков или мешковатых кофт с героями фильмов ужасов.
— Мег, черт. Слава богу. Кристофера ведь тут нет?
— Конечно, нет, — ответила я и огляделась. — Тут вообще никого нет. А что? С тобой все в порядке? Тебе не холодно в одной шали?
— Не холодно. Слишком много адреналина. Я по уши в дерьме. Можно, я скажу, что была у тебя?