Ты, ветер ласковый Альона,
ты видишь, прямо на цветочных клумбах
лежат столбы, все в проводах, как в путах,
как в порванных полосках телеграмм,
но рядом — первый пух ростков зеленых,
и каждый луч травинки — чист и прям.
Ты, ветер гор,
несись по всей стране,
всем расскажи, что видел ты с налету:
вот пулемет прижался к пулемету,
патронов горы, пушки на лафетах,
а в грязных, раскисающих кюветах —
те,—
справедливой податью войне,—
в рубашках черных,
что на каждом теле
от холода и крови затвердели.
Ты, ветер гор,
гонец весны,
гонец,
несущий пополам со снегом вести,
ты, видевший всю эту землю красную,
любивший и страдавший с нею вместе,
сегодня новость возвести прекрасную.
Мигель Эрнандес
Перевод Р. Казаковой
Кровожадный Муссолини
Диктатор цепей, тюремная черная пасть,
в Гвадалахаре ты не был,
где трусливым гиенам твоим суждено было пасть,
проклиная испанское небо.
В шумной провинции ульев,
в сладкой Алькаррии,
ставшей горькой, как плач,
свистели твои пули,
подлый палач.
Приходи и увидишь,
что гниющим мясом стали твои солдаты.
Приходи и увидишь,
что знамена твои разодраны и помяты.
Мертвые,
от которых к небу поднимается смрадный чад,
мертвые под дождем и под снегом,
под безжалостным солнечным светом,
в степях, на холмах, возле старого дуба,—
страшно и грубо,—
мертвые.
Они молчат.
Молчат, как кричат, о том,
что кровь их заледенела,
что их красным крылом задела
та гармония жуткая,
что на крыльях незримых летает
и каждому
взрыв могилы дарит.
Ты, паутина
с зубами зверя,—
самолеты моей Испании
тебя протаранили,
все больше в победу веря.
Приходи и увидишь,
как, шатаясь от голода, поднимаясь из грязи
скользкой, вырастает войско:
это мы, испанцы, живые,
но словно изваянные из отважнейшей бронзы,
с волосами, в которых запутались свежие росы.
Ты увидишь, как встали мы против холода.
Наши рты, провалившиеся от голода,
мы вытягиваем в улыбки.
Наши взгляды
от бессонницы зыбки,
а рубашки
продырявлены выстрелами…
Но мы выстоим!
Ты шлешь нам свинец и сталь,
брызжешь грязной слюной,
ты, как низкий предатель,
распорядился своей страной.
Что ты сделал с ее людьми?
Ведь дороже нет ничего у Италии.
Без людей погасли огни в домах,
шахты гудеть перестали.
Плуги молчат на полях,
в плавильных печах нет больше жара.
Зато есть
Гвадалахара!
Есть вдовы — ты сделал их вдовами.
Есть сироты — ты повинен в постигшем их страшном ударе.
С твоими напутствиями бредовыми
шли отцы их к Гвадалахаре.
И разве они мой народ одолели?
Как дикие звери пришли,
как жалкие псы околели.
Молчат твои мертвецы.
Ты слышишь лишь голос Испании гордой.
Летит он во все концы.
Мерзавец,
актеришка,
мы ткнем еще в лужу тебя
твоей театральною мордой!
Диктатор виселиц,
сам ты сдохнешь в петле.
Сегодня мы дали тебе по зубам,
а завтра слово свое
и Италия скажет,
она тебе покажет
и не то еще!
Клянемся
могилами
милыми,
клянемся и теми,
кто был тобой одурачен,
по ком теперь мать итальянская плачет,
клянемся, что мир нашу правду узнает,
увидит все звенья ее роковые,—
клянемся, живые!
Пусть мертвые встанут из гроба и плюнут нам
в душу, коль мы эту клятву нарушим.
Организованный студентами театр «Ла Баррака» в двух шагах от передовой показывал солдатам произведения Сервантеса и Лопе де Вега. Концерты нашего военного оркестра под руководством дирижера Оропеса также помогали поддерживать высокий моральный дух солдат.
После окончания сражения в Гвадалахаре был проведен большой митинг, созванный семнадцатью антифашистскими организациями города, на который пригласили выступить и меня. В своей речи я резко осудил тех военных и должностных лиц из народной милиции, которые потеряли веру в победу, доказали свою полную неспособность командовать и пытаются свалить на подчиненных всю ответственность за собственные неудачи, а также разоблачил дезертиров и трусов, козыряющих своими звездами и галунами подальше от фронта.