— До побачення!..
От его неторопливости и обстоятельности не осталось следа, Сейчас он был похож на человека, которого смертельно оскорбили и который собирается жестоко мстить за это оскорбление. Оглядев двор, над которым висела пыль, взбитая пулями, он вдруг увидел нас, и лицо у него стало тревожным.
— Встать! — крикнул он.
Мы поднялись и сбились в кучу около беленой кирпичной стены.
Убедившись, что все на ногах, он успокоился и отдал команду строиться.
Мы построились быстро и молча. Только тихо звякали карабины за нашими спинами да шумели тополя под свежим вечерним ветром. Солнце уже зашло, не земле лежали синие тени сумерек.
Около упавших красноармейцев суетились гарнизонные санитары с носилками, Дверь штабного домика непрерывно хлопала, из окна доносился монотонный голос радиста:
— Вы меня поняли?.. Как слышимость? Как слышимость? Перехожу на прием… Перехожу на прием…
По двору по двое, по трое пробегали вооруженные бойцы, наверное из нарядов внутренней службы.
На нас уже никто не обращал внимания. Гарнизонный механизм работал по раз навсегда заведенному порядку и прекрасно обходился без нашего взвода. Мы, кажется, даже мешали его размеренному ходу.
— До утра мы должны буть у Старом Лескене, бо воны можуть перехватить дорогу, — сказал сержант.
4
«…В состав Северо-Кавказского фронта вошли 24, 9, 37, 12, 18, 51 и 47-я армии, 1-й отдельным стрелковый и 17-й кавалерийский корпуса. Однако 9-я и 24-я армии отводились в тыл на переформирование, Таким образом, на фронте протяженностью около 1000 км действовали пять армий, один стрелковый и один кавалерийский корпуса, В составе этих армий насчитывалось 23 стрелковые, 5 кавалерийских дивизий и 9 стрелковых бригад.
…В состав военно-воздушных сил фронта входили 4-я и 5-я воздушные армии, в которых насчитывалось 230 исправных самолетов всех систем».
Тьма, тьма, черная сплошная тьма.
Над головой слабый, паутинный свет звезд, а здесь, внизу, все залито густой, жирной тьмой. По сторонам кусты, Их не видно, но когда колонна сбивается с середины дороги, упругие колючие ветви начинают хлестать по головам и плечам, И тогда кто-то чертыхается, кто-то кого-то толкает в спину, лязгает металл и рокочут негодующие голоса.
Дорога то сбегает в лощины, где застоявшийся влажный воздух пахнет погребом, то взбирается на какие-то высоты, где вольно гуляет ветер, приятно освежая потное тело и пересохшие губы.
Времени нет. Время остановилось во тьме. И кажется, никогда не кончится этот наш первый в жизни марш-бросок. Но это только кажется, когда отдаешься однообразному ритму шагов, настолько однообразному, что даже мысли застывают в мозгу. А потом снова встряхиваешься и вспоминаешь: Аушигер.
Где-то там, впереди, дорога должна упереться в селение под названием Аушигер. В Аушигере у нас должен быть получасовой привал. Там можно будет лечь на землю и вытянуть гудящие ноги. Можно будет переобуться, потому что ноги гудят не столько от усталости, сколько от боли. А боль эта от неправильно завернутых портянок. На всевобуче нас учили собирать и разбирать затвор трехлинейки, учили, как ликвидировать утыкание патрона в приемнике пулемета, как переползать открытую местность, как приветствовать старшего по званию. А вот как правильно оборачивать вокруг ноги портянку, нас не учили, У меня она на правой ноге съехала куда-то к самому носку, жгутом охватила пальцы и жмет, жмет так, будто затягивается мертвой петлей, Хочется остановиться, сдернуть с ноги этот проклятый сапог и идти босиком.
Но остановиться нельзя. Нельзя нарушить заданный ритм движения.
Время от времени вдоль колонны пробегает сержант, вспыхивает его фонарик с синим фильтром, и я слышу его голос, то справа, то слева:
— А ну подтянись! Подтянись, хлопцы! Веселее!..
Подтягиваемся, Немного ускоряем шаг. Стараемся веселее, А потом время исчезает снова, и боль в ноге тоже исчезает, и ничего не остается вокруг, кроме чернильной темноты, шороха шагов, тихого лязга карабинов и бесконечной дороги, А потом и это все исчезает.
Аушигер.
Сейчас только одна мысль в голове: Аушигер, Маленькое селение, в котором будет получасовой привал.
…Опять дорога, в который уж раз, катится вниз, в прохладную сырость, и вдруг из этой сырости вырастает ровный, рокочущий шум, будто там, впереди, сосновая роща и ветер свободно идет по вершинам.
И сразу что-то разлаживается в колонне, что-то сбивается, Я с размаху наталкиваюсь на идущего впереди и останавливаюсь. Те, что идут сзади, наталкиваются на меня и тоже останавливаются.