Однажды он пригласил меня в Долинское — курортный район нашего города. Тысячу раз я ходил в Долинское до этого, но прогулка с Витей была особенной.
Мы шли по запущенной части нашего огромного парка, по тропинкам, вытоптанным в сочной траве между кустами боярышника и деревьями алычи. Солнце, пробиваясь сквозь листву, горячими пятнами скользило по нашим лицам. В траве заливались кузнечики. Через тропу стремительной зеленой змейкой юркнула ящерица, А потом вдруг я увидел пригревшуюся на солнце гадюку. Она не обратила на меня никакого внимания, лежала, свернувшись в двойное кольцо, опустив головку на изгиб своего тела, Я подобрал в траве увесистый камень и, сделав Вите знак, чтобы он не двигался, начал осторожно подбираться к змее. Но Витя неожиданно схватил меня за руку:
— Брось, слышишь? Не надо. Прошу тебя.
Я выпустил камень из рук, Виктор пошел прямо на змею. Она подняла наконец голову, лениво расправилась и нехотя скользнула в травяную чащу.
— Эх ты! Надо было убить. Она же кого-нибудь укусит!
— Никого она не укусит, — сказал Витя.
— Почему?
Он улыбнулся и пожал плечами. Потом вдруг спросил;
— Тебе хорошо сегодня?
— Конечно хорошо!
— Ну вот. Пусть и ему тоже будет хорошо.
— Кому ему?
— Да этому самому ужу.
— Что? Ты думаешь, это уж?
— Не думаю, а знаю, — сказал Витя. — Ты видел, какая у него голова?
— Самая обыкновенная. Плоская, змеиная…
— Я не о форме, Я говорю о цвете.
— Ну… серая. Какой же ей еще быть?
— А у гадюки, как ты знаешь, голова темная, почти черная. И ромбика на голове у нее не видно. Верно?
— Верно, — сказал я и соврал, потому что никогда не задумывался, чем уж отличается от гадюки. Для меня все, что ползало и имело форму змеи, было гадюкой.
— Мне жалко ужей, — сказал Витя. — Вот ты идешь по лесу, здоровый, сильный, В руках у тебя палка, на ботинках крепкие каблуки… А у него ни палки, ни каблуков. Только он сам. Только то, что дала ему природа. А дала она ему не так много…
— На вид они очень противные, — сказал я.
— Значит, по-твоему, выходит, если не похож на тебя — глуши, бей, дави, да? Этак рассуждая, можно всю природу под каблучок… Она защититься не может. И на тебя не похожа… Вот хотя бы дерево, Подошел к нему, срезал ветку. А кто знает, может, ты ему руку отрезал? Ведь оно убежать от тебя не может…
— Дерево? — удивился я, — Да ведь оно ничего не чувствует!
— Откуда ты знаешь? Откуда мы знаем, что чувствует дерево, а чего не чувствует? Оно рассказывало, да?
Чудак! Он подумал немного и продолжал:
— А особенно я не люблю охотников, Я даже не представляю себе, какой жестокий человек назвал охоту спортом. Какой там к черту спорт! Это же самое обыкновенное примитивное убийство! Причем дичь и человек находятся в абсолютно неравных условиях. У охотника в руках техника, да еще какая! Самая совершенная. Техника, над которой работали столетиями, чтобы получше да пометче, А у птицы или там у косули что? Ноги да крылья… И знаешь, мне кажется, что человек, с легким сердцем поднимающий ружье на птицу, с такой же легкостью может выстрелить в другого человека. Если бы только не было закона и он его не боялся…
— Витька, — сказал я, ошеломленный таким рассуждением, — А как же тогда война? Люди-то ведь всю историю убивали друг друга, и ничего… Совесть у них не плакала.
— Война… — Витя задумался, — Знаешь, мне кажется, что война — это какое-то ненормальное состояние человечества. Вроде эпидемии. Туман какой-то… Ну вот ты мне скажи, как совершенно нормальный человек может убить другого, такого же нормального человека? Так, совершенно просто прицелиться и убить? Я этого не представляю…
— Я тоже не представляю, Витька. Но вот если на тебя нападут и ударят… Что ты станешь делать? Стоять и ждать, когда ударят еще, или…
— Ну, я не толстовец, — возразил Витя, — Я тоже ударю, да постараюсь так, чтобы тот, кто напал, почувствовал мой удар… Чтобы ему больнее было, чем мне!
— Вот видишь! И опять все вернется к старому. И опять начнется война.
— Зато я, я первый никогда никого не ударю! Пойми! Знаешь, как хорошо говорят кабардинцы; «Я мимо дурака пройду, а умный мимо меня пройдет». Чудесно сказано, а?
Это было в седьмом классе. В то время никто из наших ребят еще не задумывался над вопросами, которые волновали Виктора. Его считали чудаком, зазнайкой, Я тоже сначала относился к нему так же. Но после той прогулки в Долинское мы подружились, И с каждым годом дружба наша становилась все теплее. Рядом с Виктором я чувствовал себя умнее, выше, становился как бы более взрослым, и мне это нравилось.