— Говорят, они двигают сюда свои самые лучшие горнострелковые части, А ты что? Ты еще необученный, — усмехнулся парень.
— Научимся, не беспокойся. Не зря нас в гарнизон зачисляют.
— Посмотрим, как ты за штаны схватишься, когда начнется вся эта каша.
— Ты из какой школы? — неожиданно спросил парня Вася Строганов.
— Из шестой. А что?
— Да так… Просто мне интересно, А жил в городе где?
— У старого базара, на Почтовой.
— Что-то я там не видел таких, — сквозь зубы произнес Вася.
— Я тоже таких, как ты, что-то не замечал.
— Жаль, что я с тобой не встретился раньше, — сказал Вася.
— Интересно, что было бы, а?
— Я бы тебя научил.
— Чему? — вздернулся парень. — Чему, ну?
— Кое-каким хорошим вещам.
— Учи! — парень поднялся с каски и рванул ворот гимнастерки. — На! Начинай!
— Неохота воздух зря сотрясать, — ответил Вася.
Назревала обычная уличная ссора.
— Сядь, Юрченко! — дернули парня за гимнастерку друзья. — Охота связываться!
— А я не связываюсь. Он сам цепляется! — проворчал парень, садясь на место. — В тылу все храбрые.
— Хотел бы я знать, каким ты будешь в бою! — сказал Вася.
Юрченко побагровел и вскочил, В этот момент появился Цыбенко со своей командой и сообщил, что сухой паек выдали только на одни сутки, но зато с послезавтрашнего дня наш взвод зачисляют на котловое довольствие в гарнизон.
— А сейчас, хлопчики, строиться, та пиидем, побачимо нашу казарму.
Мы грузим на себя карабины, пулеметы, пулеметные диски, каски, вещмешки с бельем и сухим пайком, патроны, противогазы, сумки которых у некоторых ребят подозрительно морщатся (кажется, не один я вспомнил о Женевской конвенции), и идем смотреть нашу казарму. Черт возьми, неужели человеку нужна такая масса барахла, чтобы воевать?..
— Подъем!!
Я вскакиваю со скрипучего жесткого топчана. Быстро натягиваю брюки. В голове еще кружатся какие-то штатские сны. Вроде того, будто я пишу совсем неплохие стихи, одно из них даже было напечатано в республиканской газете, и учительница литературы, прочитав его, предсказала мне светлое поэтическое будущее. Брюки застегнуты. Начинается борьба с портянкой. Несмотря на аушигерскую лекцию сержанта, она крутится вокруг ноги, выскальзывает, оказывается почему-то слишком короткой, чтобы обернуть ступню. Если бы можно было одеваться медленнее, я бы, конечно, справился. Но одеться нужно ровно за три минуты.
Я закусываю губу. Ругаюсь шепотом. Изнемогаю.
Вдруг что-то получается, С трудом, по сантиметру, ноги пролезают в кирзовые трубы голенищ. Теперь гимнастерка, Я ныряю головой в хлопчатобумажный колокол. Внутри крепко пахнет потом, Надо бы выстирать ее, но некогда, некогда… Тактика, материальная часть, стрельбы, наряды — разве до одежды теперь?
Оделись уже многие. Они бегут к выходу из казармы, на ходу заправляясь. И как только они успевают? Вон и Генка Яньковский…
— Выходи строиться!
Утро ослепительно. Холодок расправляет смятое подушкой лицо, На зеленом травяном поле ровняет носки шеренга. Глаза ищут грудь четвертого.
— Смирно!
Команда коротка, как удар.
И мгновенная тишина. И слышно, как ветер идет по высокой траве, И как посапывает заложенным носом сосед справа.
— Вольно!
По шеренге пробегает зыбь. Все, согласно с уставом, ослабляют одну ногу. Я тоже ослабляю. Настроение отличное: все-таки я выскочил из казармы не последним!
— Товарищ боец, ваша фамилия?
Рядом стоящие поворачивают головы. Шеренга колеблется. Какой боец? Сосед справа смотрит на меня и улыбается, Я смотрю на левого. Тот тоже улыбается. Значит, это меня? Значит, это я — боец? Вот штука, никак не привыкнуть!
Мозг привычно рифмует: «Боец — молодец — удалец — храбрец…» — но подбородок автоматически вздергивается вверх, Ага, уже есть рефлекс!
Неестественным голосом, таким, каким никогда не говорю в жизни, выпаливаю:
— Пономарев! Илларион! Алексеевич!
Лейтенант, ведущий в нашей роте строевую подготовку, командует еще раз.
Я делаю шаг вперед. Еще один. Приостанавливаюсь. И резко поворачиваюсь кругом, лицом к шеренге.
Сто глаз сходятся в одной точке, В центре — я и лейтенант.
Пауза.
Потом обыденный, немного усталый голос лейтенанта, такой, каким он говорит каждый день:
— Вот пример того, как не нужно заправляться. Повернитесь, Пономарев, Пусть они полюбуются на вас сзади.
Я делаю еще раз «кругом».
Сзади гремит дружный смех. Что такое? Что я опять сделал неправильно? Ах, черт, снова эти несчастные портянки! Они все-таки выбились из голенищ и висят поверх двумя треугольными языками.