Пошли на митинг и солдаты, и наши ребята.
— Товарищи,—кричал оратор,- да здравствует Советская власть! Да здравствует освобождение всех трудящихся от помещиков, генералов и прочих кадетов! Вся Россия большевистская, да здравствует наш вождь Ленин и Советы! Земля вся будет крестьянам, фабрики и заводы рабочим. Никакой чтобы, значит, теперь розни. Что казак, что мужик псе братья. Все бедные, все. кто кровь и пот проливает за кусок хлеба,—все братья, все пролетарии. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Опять же которые помещики и генералы, что нашу кровь пили и на германский, австрийский и турецкий фронт посылали, а сами вино пили да в золоте и всяком благополучии купались, которые кадеты, Бардижи* и временное правительство, и которые всем нам, рабочим и крестьянам, могилу копают — всех их долой, и чтоб их не было! Да здравствует свобода, Советская власть!
— Да здравствует Советская власть!—разнеслось по площади.
— Ура! Наша взяла! —орал, надрываясь, Васька.
III.
ВАЖНЫЙ ДОКУМЕНТ
Наступили новые дни. Над бывшим станичным правлением развевался красный флаг, а над дверями атаманского кабинета маляр Гришка вывел красною краской: „Да здравствует Советская власть". Тут же пониже, он прицепил дощечку с надписью: „Председатель комитета И. Глушин".
Васька с Павлушкой ходили козырем. Еще бы, им было чему радоваться. Павлушкин отец возвратился домой, а Васька тоже поджидал со дня на день своего батьку.
Глушин говорил на митинге, что при Советской власти школы не только для барчуков, не только для тех, у кого карман потолще. Теперь даже наоборот — в первую очередь кто победней, тому в школе и место. Вообще же при Советской власти неграмотных не полагается, и безграмотность срам и позор.
— Эй, беднота, тащи детей в школу—и ребят, и девчат,— закончил- так свою речь Глушин,— а учение объявляется всем бесплатное.
После митинга Глушин встретил как-то Ваську.
— Ну что, Василий, в школу, значит, а?
Васька расплылся в улыбку.
— Прилежно будешь учиться?
— А то что-ж. Конечно,учиться буду. Да я уже буквы знаю.
— Кто ж тебя научил?
— Павлушкин отец учит, и Павлушку, и меня.
— И уже читать можешь?
— Пока не могу. Писать буквы могу.
— А расскажи-ка ты мне, как это ты поезд остановил.
Васька рассказал.
— А знаешь, — вдруг вспомнил Васька,—тебе, дядька, Павлушкин отец тогда письмо передал. Я его все в шапке хранил и носил. Раз ребята у меня шапку отняли, так я ее насилу, насилу отбил.
— А где-ж то письмо?
— И досель у меня. Принести?
— Принеси, принеси.
Васька побежал домой. Взяв лопату, он отправился в сарай. Откатив стоявшую в углу старую рассохшуюся бочку, он принялся рыть.
Вошла мать.
— Что ты, Васька, тут делаешь?
— Письмо рою.
— Как это „письмо рою?".
— Да так. Видишь рою. Глушину письмо...
— Какое письмо?
— Да то, помнишь? То, что я в шапке носил.
— Да ты-ж мне сказал, что шапку потерял.
— А я тогда нарочно сказал. Как это я шапку потеряю, когда в ней письмо?
— Так ты что-ж, дурак, письмо вместе с шапкой зарыл?
— Ага-ж.
— Ну, есть у тебя голова на плечах?
Васька почесал затылок.
— В самом деле,—подумал он.— я-ж мог письмо без шапки зарыть. Чего это меня угораздило?
И Васька расплылся в улыбку.
— Мамка, га-га!
— Чего гогочешь?
— Чудно. Как это я так?..
— Дурной ты, Васька.
— Должно, что дурной.
Вырыв ямку с пол-аршина глубиной, Васька вытащил какой-то испревший комок.
— Гляди, мать, цела?
Анна рассмеялась.
— Ну, а письмо?
— А вот и письмо.
Васька вытащил измятую, полусгнившую бумажку.
— Как же это она у тебя так спрела?
Васька расхохотался.
— Да я-ж в этой шапке еще и по дождю ходил.
Потерев рукавом бумашку, Васька понес ее Глушину.
— На, дядька, цела, схоронил.
Глушин развернул бумажку, на которой нельзя было ничего разобрать, так как писанные химическим карандашем буквы расплылись в одно сплошное пятно.
Чуть сдерживая улыбку, он обратился к Ваське.
— Спасибо. Важный документ ты сберег. От этого документа. брат, теперь все зависит. Молодец!
Васька сияющий пошел домой.
Глушин его остановил.
— Постой, Васька. Вот что я тебе скажу: учись, брат, хорошенько учись, чтобы ты все знал. Отчего человек и птица живет, отчего листок на дереве живой, а сорвешь, так он сразу засыхает; отчего в сундуке мамкина шаль пять лет пролежит, не испортится, а в землю зароешь, она и сгниет. Отчего это бывает, знаешь?