Ранение, к счастью, оказалось не очень серьезным,— кость осталась цела.
Ганька сидел возле Алешки и говорил:
— Как же это ты маху дал, а?
— Как увидел я, что они в тебя целят, так я их и бабахнул. Вот тебе и „маху дал".
— Да они бы в меня все равно не попали. Я за деревом сидел.
— А я знал, где ты там сидел? Вижу, куда-то целят, ну, я и того... Хотел другого, да не поспел.
После этого случая, на другой же день, Ганьку с Алешкой отправили в Темрюк домой.
Ганька было заупрямился, но ему было приказано „конвоировать товарища".
— Ничего Ганька,— говорил, утешая его, Федор,— это ты тоже военное дело делаешь. Должен же кто-нибудь раненых сопровождать. Это, брат, тоже важное дело. А потом—раз начальник приказал, так подчиняйся, товарищ. Что-ж это за солдат, да еще большевик, коли дисциплину не признает? А Екатеринодар, что ж поделаешь, как-нибудь уж и без тебя возьмем...
Как ни рвался Ганька вперед, но пришлось подчиниться.
Поехал он с Алешкой в Темрюк.
Их обоз, состоявший еще из двух раненых бойцов, сопровождал отряд из четырех конных большевиков.
ПРИЕМ ДРУЗЕЙ
Путь в Темрюк лежал через Васькину станицу.
Однажды Васька вбежал, запыхавшись, к Павлушке.
— Павлушка! Идем, те приехали.
— Какие „те"? Кто такие?— удивился Павлушка.
— Да мальчишки. Помнишь,—те большевики, мальцы, что с ружьями, что с солдатами на войну пошли?
— Да ну? Где же они?
— Возле больницы. Тот, что побольше, чумазый, ранен. Белой тряпкой рука обвязана, а сам бледный-бледный, как полотно, и все стонет.
— А другой?
— А другой ничего. За ним, за товарищем, ухаживает. Доктор вышел, смотрел. Пойдем к ним.
— Идем.
Ребята побежали к больнице.
У Алешки с рукой получилось осложнение. Осмотрев больного, доктор настоял на том, чтобы его на время оставили в больнице.
— Товарищ доктор, а где-ж мне быть? —спросил Ганька.
Доктор удивился.
— Да, ведь, ты здоров. Зачем тебе оставаться?
— Так что-ж, что здоров. А что-ж я товарища брошу, а сам уеду?
Доктор не знал, что посоветовать Ганьке.
— Товарищ, а товарищ! — обратился к Ганьке Павлушка.
— Чего?
— Идем ко мне. У меня проживешь.
— А у батьки ты спросил? Ты что, сам хозяин, что-ли?
Павлушка обиделся.
— А тебе дело — хозяин я иль нет? Говорю — идем, ну и идем. Мой отец—большевик.
— А где ты живешь?
— А пойдешь -увидишь. Чего кочевряжишься?
— И ружье бери, — сказал Васька, которому Ганькина винтовка прямо-таки не давала покоя.
Устроив Алешку в больнице, Ганька распрощался с отправившимся в Темрюк отрядом и пошел к Павлушке.
— Давай, я винтовку понесу,—услужливо предложил Васька
— Сам донесу. Что мне тяжело?
Но надо сказать, что от тяжелой винтовки у Ганьки давно уже побаливали плечи.
— Да я хоть до угла, дай.
— Ну, на,—снизошел Ганька.—Да осторожней заряжена.
— Пулями?
— Нет. горохом...
Васька сконфузился.
Павлушка с жадностью смотрел на Ваську и не вытерпел.
— Довольно, теперь я понесу, — сказал он.
Когда вышли на площадь, между ребятами загорелся спор. Каждому хотелось, чтобы люди видели, что они, как большие, с оружием.
— Ну, ладно. Васька, ты уж нес. Теперь давай мне винтовку.
— Да уж на. Пристал, как смола.
— Ага, пристал. А ты, небось, сколько ее уже нес, а?
— Сколько... Шагов двадцать.
— Двадцать! Хорошие двадцать. Шагов сто уже несешь.
Но вот и Павлушкина хата. Родители Павлушки Ганьку напоили и накормили.
Павлушка отозвал мать в сторону:
— Мамка, а мамка!
— Чего?
Смотри, какая у него рубаха,—грязная да вся в дырьях.
— Что-ж я сделаю?
— А ты дай ему мою новую.
Мать посмотрела на Павлушку, ничего ему не сказала, только погладила рукой по щеке.
Порывшись в сундуке, она достала Павлушкину рубаху и подошла к Ганьке.
— А ну-ка, гражданин, скидай свою рубаху.
— Чего?—удивился Ганька.—Стирать будешь, что-ли?
— А хоть бы и стирать.
— А я что-ж, голый буду?
Павлушкина мать улыбнулась.
— Ну-ну, не разговаривай, скидай. Это тебе не поход—тут, брат, я командир.
Ганька послушно снял рубаху.
— Нако-сь, одень-ка вот эту,—подала она ему другую— Павлушкину.
— Да я, тетка, сначала хоть морду себе помою.
Умывшись, Ганька облачился в чистую рубаху и предложил ребятам пойти проведать Алешку.
По пути в больницу, Васька сказал товарищам: